Артем вздохнул, — у тебя, кажется, смена до двенадцати?
— Думаю, теперь я могу уволиться, — сказала девушка и тихонько засмеялась от этой мысли.
— Я не об этом. У нас электричка только в 5.40. Возьмешь рюкзак к себе?
— Возьму. А что там?
— Шапка-невидимка и сапоги-скороходы.
— Контрабандные небось? Пошли. И детям лучше у меня в подсобке устроиться.
Кафе все еще было пусто. Никто не заинтересовался брошенным прливком и кассой. За стойкой была неприметная белая дверь, ведущая в узкий кафельный коридор, одновременно, видимо, являвшийся и кухней — потому что у стены, перегораживая дорогу, стояли холодильник, пыльная газовая плита и стол, длинный и узкий, как такса.
Коридор уводил в сумрачную глубь, из которой доносился лязг и басовитое гудение, но им туда не нужно было.
Белая фанерная дверка, украшенная прикленным на жвачку листом с грозной, но непонятной надписью: «Опоздавшие на 5 (пять!) минут будут оштрафованы на неделю (неделю!) своего труда», открыла подсобку.
— В смысле на «неделю труда»? — спросил Артем, — отстранят от работы, как в школе?
— Штраф за пять минут опоздания — две тысячи рублей. Четверть зарплаты, объяснила девушка.
— Весело вы тут живете, — вздохнул Артем.
Окон в подсобке не было, левая и дальняя стены были заставлены ящиками с сигаретами и сладостями, на холодном кафельном полу лежал надувной матрас, накрытый мрачным темно-серым одеялом. Еще здесь был белый пластиковый стул, служащий чем-то вроде тумбочки: на сидении лежали зарядка, керамическая пепельница, зажигалка и бутылка из-под минералки.
А больше в комнатке и не было ничего, и места не было ни для чего больше.
Артем сбросил рюкзак, пихнул его в угол. Подтолкнул в комнату детей.
— Ложитесь пока, — к электричке разбужу.
— Угу, — невнятно пробормотал сонный Танатос. Гипнос дошла до матраса с закрытыми глазами.
Артем с девушкой вернулись в кафе. Она сделала ему коктейль из крепкого кофе, колы и коньяка — довольно мерзкий на вкус, но бодрящий.
— Как тебя зовут? — спросил Артем.
— Лена. А тебя?
— Артем.
— Очень приятно познакомиться.
Он вдруг рассмеялся.
— Ты чего? — спросила она.
— Просто давно не разговаривал с девушками. Забыл все это.
— Аа. Что за дети с тобой?
Артем пожал плечами. Врать уж глупо было теперь, да и не хотелось ему врать. Она, в конце концов, не полицейская, не чиновница, вряд ли знает каких-нибудь местных «серьезных людей». Что теперь, ото всех подряд прятаться?
— Сложно сказать. Я их случайно встретил у себя в подъезде. Мальчик был ранен, за ними гнались. Ну я и приютил их, конечно. А потом все так завертелось… И теперь мы здесь.
Девушка кивнула, — почему их ищут, можно не спрашивать.
— Можно не спрашивать, — согласился Артем.
— А куда вы едете?
Артем укоризненно посмотрел на нее.
— Да брось ты! Я уже знаю, что в 5.40. Осталось к расписанию подойти.
— А зачем подходить-то? За нами погоня, тебя могут допрашивать. Так честно скажешь, что не знаешь.
— Я с вами поеду.
Артем подумал. Потом сказал, — поехали. Я лично не против. Но ты должна понимать, что мы не раскатываем по просторам Родины, всюду находя неразменные кошельки и прочие чудеса. Большей частью мы убегаем, прячемся, мокнем под дождем и простужаемся на морозе.
Он вздохнул и добавил, — а еще вчера нас было четверо. Наш товарищ погиб.
Пауза. Наконец она сказала, — я сочувствую. Правда, сочувствую.
— Ладно, не надо… — махнул рукой Артем.
— Но я все равно хочу поехать с вами.
— Поехали. А что здесь? Ничего не осталось?
— Нет, — подозрительно легко сказала Лена и отвернулась.
В этот самый момент бредущего к шоссе полицейского догнал ослепительный свет мощных фар. Несчастный измученный толстяк остановился и вдруг чуть не заплакал от радости. По правде говоря, за все годы службы он впервые попал в такую переделку. Дорога осточертела ему, он так и не смог выпутаться из куртки. Ботинки со связанными шнурками пришлось снять, ноги были изранены, но боли не чувствовалось — он полагал, из-за обморожения.
Возле него остановился огромный черный внедорожник, производящий впечатление угрюмой необоримой силы. Из машины, хлопнув дверцей, выскочил бритый молодчик в накинутой на спортивный костюм кожаной куртке. На поясе открыто висела кобура.
— Где они? — спросил бритый. Он не удивился, не посочувствовал. Она даже не поздоровался.
— Не знаю, — угрюмо ответил толстяк, пытаясь, несмотря на босые ноги и связанные за спиной руки, сохранять достоинство, — к шоссе пошли.