Берия неожиданно расхохотался.
– Обвиняют? Да ни в чем пока, сынок. Мне нужно только, чтобы ты вспомнил – посекундно – все, что происходило в салон-вагоне Иосифа Виссарионовича 17 октября 1939 года во Львове между девятью и двенадцатью часами утра.
– Это государственная тайна, – мужественно выпятив челюсть, сказал Шляхов. – Я не имею права рассказывать об этом даже вам, товарищ народный комиссар внутренних дел.
Шеф госбезопасности снял пенсне, протер стекла бархатной тряпочкой.
– Послушай, сынок, у меня очень мало времени. Ты все равно расскажешь мне об этих трех часах, поверь. Но для тебя же лучше будет, если ты расскажешь это сейчас, здесь, добровольно, а не в подвале, измазанный кровью и дерьмом. Я не злой человек, сынок, и мне не хочется умножать боль этого мира. Товарищ Сталин сам дал мне санкцию на твой допрос – хочешь, я сейчас наберу его номер, и он сам попросит тебя рассказать мне все? Вот только хорошо ли отрывать от дел такого занятого человека, а, сынок?
Шляхов опустил глаза.
– Ладно, – произнес он сдавленным голосом, и вдруг заплакал. – Я все расскажу… если товарищ Сталин… сам… я, конечно, все расскажу…
– Ну, вот и отлично, – повеселел Берия. Протянул адъютанту бархатную тряпочку, которой протирал пенсне. – На, утрись, сынок. Сейчас тебе дадут халат, принесут чай и ты вспомнишь все, что видел и слышал в том вагоне…
Из показаний капитана Алексея Шляхова:
«…А потом Гитлер сунул руку за отворот кителя – вот так – и словно бы сжал там что-то. А эта блондинка наклонилась к нему и начала говорить ему что-то – по-русски. А Гитлер повторял, очень четко, правда, с сильным немецким акцентом. И все время смотрел прямо на Иосифа Виссарионовича, и повторял по-русски: вы должны мне верить, товарищ Сталин, вы должны мне верить… Я стоял за дверью, и все это видел. А потом товарищ Сталин пошатнулся, и пролил вино на скатерть. Я подумал, что ему, наверное, плохо, подбежал, чтобы промокнуть пятно, спрашиваю – вы в порядке, товарищ Сталин? А он так на меня посмотрел… как будто первый раз в жизни видел… и говорит – да, вы свободны, товарищ… Мне за него очень страшно стало, но нужно было отнести грязную салфетку на кухню, и что дальше было, я не видел. А эсэсовка эта по-русски говорит, как мы с вами, она Гитлеру нашептывала, как суфлер актеру в театре, а он только повторял, и было видно, что он даже не очень понимает, что говорит. Но вот что я точно запомнил – что все это время Гитлер держал правую руку за отворотом кителя…»
Да, это след, сказал себе Берия. Ниточка, которая торчит наружу из очень запутанного клубочка. Конечно, потянуть за нее нужно было еще три года назад… но, как говорят русские, лучше поздно, чем никогда.
Адъютант Сталина капитан Алексей Шляхов в тот же вечер подал рапорт об отправке на фронт. Его просьба была немедленно удовлетворена.
Глава шестая Мушкетер Париж, июнь 1942 года
Встречу с Пикаром Жером назначил в маленьком безымянном баре на углу улицы Дюпти-Туара и рю Перре. В баре подавали дрянное пиво, да и вино, честно говоря, было не лучше; если что и имело смысл в нем заказывать, то арманьяк, а его Жером не любил. Но недостатки бара с лихвой окупались его достоинствами, одно из которых заключалось в стеклянной стене – с высокого крутящегося табурета у стойки просматривалась вся рю Перре. Вот Жером и сидел на табурете, потягивая водянистое пиво и незаметно изучая улицу в ожидании агента.
Пикар должен был прийти в шесть; в половине шестого напротив дверей бара появилась маленькая цветочница с большой плетеной корзиной. Спустя десять минут в конце улицы остановился грузовик с брезентовым тентом. Из него выпрыгнули двое молодых парней в комбинезонах электромонтеров. Один полез на фонарный столб, другой остался стоять на асфальте, держа в руках толстый провод.
В самом баре свободных мест не было – всего пять столиков да четыре табурета у стойки занимали завсегдатаи из окрестных домов. Это, с точки зрения Жерома, было вторым достоинством заведения – подсадить сюда своих гестапо не смогло бы при всем желании.
Пикар пришел вовремя – это было подозрительно, потому что обычно он безнадежно опаздывал. Широкоплечий, с перебитым носом, он всегда наряжался франтом – черные брюки, белоснежная сорочка, кремовый пиджак с гвоздикой в петлице. В заднем кармане у него наверняка лежит «бульдог», подумал Жером, вон как пиджак оттопыривается… А во внутреннем кармане пиджака – кастет.
– Салют, – сказал Пикар, подходя к стойке. – Ты что, уезжаешь?
У ног Жерома, между табуретом и барной стойкой, стоял желтый кожаный саквояж. Да и сам Жером производил впечатление человека, отправляющегося в дорогу: несмотря на жару, на нем был длинный плащ, а мягкая шляпа с широкими краями ждала своего часа на обитой цинком стойке, рядом с недопитым бокалом пива.