– Узнаешь! – огрызнулся блатной и резким движением вырвал руку.
Тут же подошел Томаш, большой и надежный, загородил Филе дорогу.
– Что случилось, Лев? Что этому шмендрику от тебя нужно?
– А ты вообще не суйся куда не надо, чудило чешское, – завелся блатной. – Не с тобой разговор!
Впутывать Томаша не хотелось, и Гумилев махнул рукой.
– Ладно, пусти его. Что о шестерку мараться?
Вместе с Томашем пошли к умывальникам. Запасливый чех извлек из кармана робы газетный кулечек с зубным порошком, протянул другу.
– Возьми, Лев, у тебя, кажется, кончился.
– Ты разоришься со мной, Том! – Гумилев аккуратно отсыпал маленькую щепотку порошка себе в ладонь. – Никогда не умел экономить, каюсь.
– Надо учиться! – улыбнулся Томаш. – А то я уйду на волю, кто тебя будет опекать?
– Вот еще! – обиделся Гумилев. – Опекать! А кто тебя от Магоги отмазал, забыл?
– Нет, не забыл. Кстати, зачем все-таки к тебе Филя подходил?
– Шепнул, говорить со мной будут. А кто – не сказал.
Томаш помрачнел.
– Сам как думаешь?
Гумилев осторожно насыпал порошок на новенькую, с жесткой щетинкой зубную щетку – выиграл неделю назад в карты у богатого бухарского еврея Финкельмана – и с удовольствием принялся чистить зубы.
– Не жнаю, Том, – пробормотал он, – может, Ржавый жа штарые дела… может, Жухряч опять баллоны катит… ражберемша, в общем.
– Хочешь, я с тобой пойду? – в голосе Томаша не было особенного энтузиазма, да оно и понятно – та еще радость вписываться не в свою разборку с авторитетными блатными – но Лев знал, что если он скажет «хочу», Томаш пойдет и будет прикрывать ему спину.
– Нет, – сказал он, сплевывая белую от порошка слюну. – Сам разберусь.
– Я на всякий случай ребят предупрежу, – Томаш оглянулся по сторонам, потом сунул руку в карман и быстро протянул что-то Гумилеву. – Вот, возьми, может, пригодится…
Это была завернутая в плотную бумагу бритва – вещь, обычная у блатных, но почти немыслимая в бараках политических. Откуда Томаш ее достал, можно было только догадываться. Лев благодарно сжал запястье чеха.
– Спасибо, друг. Я вечером верну.
…Но он ошибся. На пустыре за литейным цехом его ожидали не Ржавый и не Зухряч. На пустой бочке из-под соляры сидел, щурясь на теплое июньское солнце, его старый знакомец еще по ленинградским «Крестам» Свист. А за ним стояли двое угрюмых коренастых ЗК, которых Гумилев в Норильсклаге никогда прежде не видел.
– Какие люди, – воскликнул Свист, широко разводя синие от наколок руки. Со стороны можно было подумать, что он хочет обнять давно потерянного брата. – Что, Левушка, не думал, наверное, что встретишь меня тут, за Полярным кругом? Ан видишь, как оно повернулось…
– Я слышал, тебя зарезали на пересылке, – сказал Гумилев холодно. – Но недооценил твою живучесть.
– А тебе бы этого хотелось, да, Левушка? – голос Свиста стал совсем медовым. – Конечно, хотелось, я знаю! Тогда в «Крестах» ты ведь так и не отдал мне должок. А если бы меня зарезали, то некому было бы и отдавать. Но Бог не фраер, он все видит! И я живой, и ты… пока что. Так что ты мне по-прежнему должен и теперь уже с процентами!
Семь лет назад в «Крестах» молодой заключенный Лев Гумилев вступился за старого правоведа Кизеветтера, которого обижали воры. Профессор был осужден за антисоветскую агитацию – на самом деле все его преступление заключалось в том, что он рассказывал студентам на лекциях о принципе презумпции невиновности. Жена профессора каждые два дня приносила ему передачи с белыми булками, печеньем и конфетами – почтенный правовед был сладкоежкой. Все эти деликатесы у Кизеветтера тут же отбирали державшие в камере масть урки. Правовед возмущался и пытался жаловаться тюремному начальству, но до его страданий никому не было дела. В конце концов Гумилеву это надоело, и он подошел к блатному, только что реквизировавшему у профессора очередной пакет с едой.
– Почему ты отобрал у старика передачу? – спросил он у урки. Тот ухмыльнулся, предчувствуя веселье.
– Отобрал? Что ты, голубок, он мне сам ее отдал. Видишь, какой довольный сидит?
Неопытный человек купился бы на этот примитивный трюк и обернулся бы проверить, не сошел ли с ума профессор. Но за плечами Гумилева уже был Беломорлаг, где он вдоволь насмотрелся на подлые блатные штучки.
Поэтому он сделал вид, что оборачивается, перехватил летящий ему в голову кулак и, резко присев, бросил противника через себя. Этому приему научили его в Азии – тамошний народ любил борьбу. Сам Гумилев до ареста увлекался боксом, но в подобной ситуации азиатская хитрость была предпочтительнее честного английского мордобоя.