Он щелчком сбросил предохранитель и дал очередь по тем, что стояли у калитки.
Увидел, как повалился один из полицаев. «Убил!» – мелькнула торжествующая мысль. Второй полицай быстро отпрыгнул в сторону и выстрелил в ответ – оторванная пулей ветка хлестнула Гумилева по лицу. В доме что-то грохнуло, в окнах погас свет.
Лев отступил назад, продолжая стрелять от пояса короткими очередями. Срезал штатского, выхватившего обрез. За плетнем, вдоль которого кралась вторая группа, загрохотали выстрелы – стреляли по дому. Слышался густой злой мат, тяжелое хриплое дыхание, стоны раненых.
«Прорвемся!» – азартно подумал Гумилев. Паника прошла, осталось холодное упоение боем. Он никогда не думал, что может получать такое наслаждение от уничтожения врагов. Указательный палец, словно онемев, давил на спусковой крючок, смертельная дрожь автомата передавалась телу и сладкой волной растекалась по позвоночнику. Так, наверное, чувствовали себя берсеркеры!
Патроны кончились так быстро, что он даже не сразу сообразил, что случилось. Вырвал опустевший магазин и стал вставлять другой – но тот, как нарочно, перекосило. Лев сразу почувствовал себя голым и беззащитным. Попятился назад, споткнулся и потерял равновесие.
Краем глаза успел увидеть движение сбоку, отшатнулся, но было поздно. Приклад автомата врезался ему в висок, мир взорвался слепящим белым огнем, опрокинулся и погас.
Глава одиннадцатая
Карта Диксона
Оберштурмбаннфюрер СС Эрвин Гегель терпеть не мог прыгать с парашютом.
Ему приходилось это делать трижды – последний раз на Крите – и каждый прыжок был хуже предыдущего. Гегель не мог поверить, что есть люди, которым это занятие нравится, хотя Скорцени рассказывал ему, какое упоительное чувство испытывает, оказываясь в ночном небе с парашютным ранцем за спиной.
Лететь, как камень, к земле и лихорадочно молиться о том, чтобы парашют все-таки раскрылся – нет уж, увольте, вокруг и без того хватает адреналина. Где-то над сальскими степями по самолету оберштурмбаннфюрера неожиданно открыла огонь зенитная батарея русских – хотя, если верить бодрым сводкам с северокавказского фронта, вооруженное сопротивление Красной Армии здесь было подавлено по меньшей мере неделю назад. Гегель пережил не самые приятные минуты в своей жизни, вжимаясь в кресло каждый раз, когда рядом с самолетом разрывался очередной снаряд, и иллюминатор заливало белым сиянием.
– Оберштурмбаннфюрер, – заорал второй пилот, пытаясь перекричать гул двигателей, – последний аэродром, где мы можем сесть – в сорока километрах к югу.
– Ну так садитесь, черт вас возьми, – раздраженно крикнул в ответ Гегель.
– От этого аэродрома до ущелья Клыч – еще пятьдесят километров. Вы могли бы спрыгнуть с парашютом над самим перевалом и здорово сэкономить время.
«Вот идиот, – подумал Гегель. – Чтобы совершать такие прыжки, надо быть асом. Ночью, на горный склон... похоже на дурацкий способ самоубийства. А если отказаться, этот индюк подумает, что я трушу».
С другой стороны, пробираться по враждебным горам целых пятьдесят километров ему вовсе не улыбалось. Конечно, генерал Ланц докладывал, что вся дорога от Майкопа до перевалов очищена от красноармейцев и партизан... но недавний огонь зениток навел Гегеля на мысль о том, что генералы порой выдают желаемое за действительное.
– Вы гарантируете, что пройдете именно над тем перевалом? Мне вовсе не улыбается спрыгнуть на позиции русских.
Второй пилот – мерзавец! – позволил себе снисходительно улыбнуться.
– Не беспокойтесь, оберштурмбаннфюрер. В радиусе пятидесяти километров все перевалы в наших руках.
«Так я тебе и поверил», – подумал Гегель злобно, но вслух сказал:
– Отлично. Только предупредите генерала Ланца, чтобы меня не подстрелили в воздухе как советского парашютиста.
Он вывалился в раскинувшуюся под крыльями самолета ночь, проклиная второго пилота и собственную гордость. Внизу тускло блестели стремительно увеличивающиеся изломы горной цепи. В ушах бешено свистел ветер. Через несколько секунд, превратившихся для Гегеля в вечность, он услышал сильный хлопок и почувствовал, как натянувшиеся стропы подкинули его вверх, словно на батуте. Падение замедлилось, теперь оберштурмбаннфюрер видел вздымавшуюся на востоке снежную громаду Эльбруса, черные шрамы ущелий и широкие языки ледников. Перевал с такой высоты выглядел беспорядочным нагромождением острых граней и массивных глыб; мысль о том, что там можно приземлиться, не переломав себе все кости, сейчас показалась Гегелю безумной.