Тут у меня всякая жалость к нему сразу пропала - ну не люблю я, когда умные люди такую ерунду начинают нести.
- Николаич, - говорю я ему эдак вежливо, - хочешь, я тебе объясню, зачем капитан тебя требовал?
- Потому что я один знаю как выглядит Попугай и карта, - отвечает.
- А то, - говорю, - без тебя он попугая с жирафой спутает. Дурак ты, Николаич. Он не хотел тебя тут с Катькой оставлять, вот и все.
- Ладно тебе, - огрызается Левка, - при чем тут Катька…
- А при том, - говорю. - Он как прикинул, что это командировка не на день и даже не на два - сразу о ней подумал. И о том, что ты здесь будешь с ней все это время. А парень он шебутной, ты же сам знаешь. Вот и решил тебя к себе пристегнуть. Вроде как спокойнее.
Вижу, он уже не так убивается. Значит, проняли его мои слова.
- Ты правда так думаешь? - спрашивает.
- Зуб даю, - отвечаю. - Ты мне лучше скажи, что ты Жорке-то на уши повесил.
И вот тут он меня удивил - без дураков удивил.
- Правду рассказал, - говорит. - Как в Москву ездил, как конфеты эти искал, как с урками дрался. Только про тебя не рассказал - что ты меня прикрывал, и про Анцыферовых.
- Про каких Анцыферовых? - спрашиваю тупо. А сам думаю - не, про меня ты мог и не рассказывать, Жорка и сам допрет, мужик-Т0 с соображением.
- Знакомые одни, - машет он рукой, - на рынке случайно
встретились.
Молчу, не знаю, что на это сказать. А он видит, что у меня рожа кислая стала, и говорит:
- Да ладно, Василий, не переживай. Товарищ Жером меня не очень-то и ругал.
Ага, думаю, чего тут ругать, напишет бумажку - и погонят нас отсюда - Левку обратно в лагерь, меня - в окопы.
- Даже сказал, что ожидал чего-то подобного, но не от меня.
- От меня, что ли?
Пожимает Левка плечами - и такое у него сразу лицо становится растерянное, ну точно, как у ребенка несмышленого.
- Он не уточнил. Но по его словам выходит, что плох тот ди-версант, который не попробует хоть раз сходить в самоволку, воспользовавшись полученными умениями. И еще, я так понял, дырку эту в заборе не случайно не заделывают.
Тут он меня совсем с толку сбил.
- Так что, говорю, правда не ругал, что ли?
Он смеется эдак невесело.
- Ругал, ругал. Только не за то. За то, что план заранее не продумал. Что документами не обзавелся - на случай, если бы меня милиция остановила. За то, что второго бандита не вырубил… короче, много за что.
Да, думаю, непростой человек этот Жора. Может, и правда. Сойдется, и не станет он писать бумажку?
Ну, так и вышло. Никто о Левкиной самоволке ничего не узнал. Только на следующий день гонял нас Жорка нещадно, хотя и знал, что мы оба совсем не спали. А может, специально так делал, кто его поймет. На рукопашке метелил Левку, Сидорову козу, да и я от него пару раз таких плюх в голову словил, как никогда раньше. Так что может, и специально. Бегали с полной выкладкой по пятнадцать кэмэ, а после бессонной ночи это удовольствие еще то. Но зато - никаких бумажек и никаких разговоров в особом отделе. По мне так оно и лучше.
К вечеру мы были почти неживые, а у Левки к тому же еще под глазом фингал красовался - это его Жорка коленом приложил. Но зря, что ли, он все эти муки терпел? (я-то зря, честное слово - бабка моя покойница говорила в таких случаях - «в чужом пиру похмелье»). Вымылся, побрился, переоделся в чистое, взял свой букет и конфеты и поперся Катерину поздравлять.
Я лежу на койке, радуюсь, что живой и кости все целы, и только слышу - он в соседнюю дверь - стук-стук. И Катеринин голос - жур-жур-жур. И Левка чего-то там бормочет - быр-быр-быр. И так довольно долго они там журчали и бормотали, я даже засыпать стал.
А потом дверь распахивается, и на пороге Левка, без букета, с фингалом - но счастливый, как австралийский кенгуру. Нет, вы не подумайте, я никогда этих кенгуру не видал, это у нас взводный, Витя Хвастов, которого потом фрицы из шмайсеров покрошили, так любил приговаривать - счастливый, как кенгуру, дохлый, как кенгуру, тупой, как кенгуру… Вот Николаич и был похож на такое кенгуру - счастье у него только что из ушей не брызгало.
- Собирайся, - говорит, - Василий, нас Катерина в гости зовет, деньрождение праздновать.
Она, оказывается, пока нас Жорка и в хвост и в гриву гонял, пошла на кухню и с Зинкой моей договорилась - та ей муки дала, капустки, сковородку выделила, маслица - в общем, что нужно, чтобы испечь пироги. Какая Зинка, спрашиваете? А я не рассказывал? Ну, так я о личном не очень люблю. Повариха
одна, я к ней с первого дня симпатию почувствовал. Мы с ней встречались тайно, я же не пацан какой, чтобы все свои сердечные дела напоказ выставлять, как эти петухи, Сашка с Николаичем… А продукты, которые она мне совала, я карточным выигрышем объяснял - мол, у повара выигрываю. Знал, что никто проверять не станет, хотя повар тот, Ашот Вазгенович, был мужик до того ушлый, что я с ним не то, что в карты - я бы и в щахматы с ним играть не сел, поостерегся.
Короче, испекла Катерина пирогов и зовет нас чай пить. Ну, приходим мы оба - Левкин букет стоит в трехлитровой банке на окне, и такой он огромный, что пол-окна загораживает. На столе - пироги, а на самом видном месте - коробка с конфетами «Южная ночь». И как-то по всему понятно, что довольна Катерина его подарками, и не просто довольна - а очень! Ну, думаю, капитан госбезопасности, не вовремя ты в командировку упорхнул, и не зря так хотел Николаича с собой забрать. Пока ты там нужные для страны штучки-дрючки добываешь, Катерину у тебя уведут.
Николаич, похоже, ту же думку думает, потому что лицо у него становится совсем уж счастливое, аж до глуповатости. Но только не успевает он свое тактическое преимущество использовать, потому что в эту минуту в дверь вежливо так стучат и на пороге появляется дорогой наш товарищ командир Жора.
И тоже с цветами. Точнее - с одним цветком. Как этот цветок называется, я сказать не могу, но очень красивый. Такой… фиолетово-голубой, что ли. И протягивает он этот цветок Катерине, а потом целует ей ручку.
И Катерина становится цветом как те розы, что ей Николаич подарил. А у Левки все его глупое счастье с лица как тряпкой стирают, и опять он становится похож на кенгуру, только уже дохлого.
- Спасибо, - говорит Катерина тихо, - товарищ Жером. Жаль, поставить его некуда.
- Это не беда, - говорю я. - Сейчас чего-нибудь придумаем.
И быстрей-быстрей в нашу комнату, где у меня под кроватью
пустая бутыль из-под самогона лежит. Как знал, что пригодится - не выкидывал. Наполняю ее водой, возвращаюсь обратно - там вроде все немножко подуспокоились. Командир вертит в руках коробку конфет, и я понимаю, что не зря Николаич ему всю правду выложил, совсем даже не зря. Потому что соври он тогда хоть что-нибудь, сейчас бы Жора ему учинил допрос с пристрастием, а может, не только ему, но и Катерине.
- Замечательные конфеты, - говорит Жора, наконец. - я такие ел последний раз лет десять назад.
Катерина смотрит на Левку, как бы спрашивая: что мне делать? А командир смотрит на нее, слегка усмехается и продолжает:
- Все нормально, Катя, не переживайте за Льва Николаевича. Он доложил мне о своих ночных похождениях, так что откуда взялись эти конфеты, я знаю.
Левка, гляжу, сейчас пол взглядом просверлит. Но Жора тему развивать не стал. Положил коробку обратно и пирожок с тарелки взял.
- Кстати, - говорит, - пирожков с капустой я тоже очень давно не пробовал.
Ну, и начали мы пить чай и есть пироги - вкусные, чего уж там. Зинка моя, конечно, не хуже печет, но она все ж таки повариха, а Катерина - медсестра.
- Эх, - говорю, - жаль, капитана с нами нету. Он поесть-то любит.
- Ничего, - отвечает Жора, - если все пройдет нормально, послезавтра капитан Шибанов вернется на базу.
- А долго нам еще учиться, товарищ Жером? - спрашивает Катерина.
- По уму если, то год. Только года этого у нас нет. Боюсь, что и месяца нет.