Только что уехали Грета, Ира, Женя. Ира и Женя в восторге, что совершится что-то необыкновенное.
Наши войска оставили Львов.
Немцы подходят к Смоленску, несмотря на то что несут тяжелые потери. В Москве и Ленинграде создается народное ополчение{21}. Недавно по радио выступал Сталин{22}. По улицам проходят отряды добровольцев.
Вчера была у Вовы. Какой он хороший, молодой, здоровый, жизнерадостный. Мечтает перебраться на Карельский перешеек. Без конца острит. Как я его люблю.
Сегодня 3 часа (с 12 до 3) разгружала баржу с кирпичом. Это трудовая повинность. Работа нетрудная. Только обидно, что работаешь бесплатно.
Скоро поступлю куда-нибудь работать. Пора. Надо помогать маме.
За границей растут ненависть к фашизму и симпатия к нам, к моей великой родине.
Эх, Вовка! Я бы все отдала, чтобы видеть тебя каждый день, все время. Строки не могут изобразить то чувство, которое я к нему питаю.
Не выразить словами. А выразить так хочется.
Только сердце может это выразить!!!!..
За протекшее время было одиннадцать В. Т.
7 — 4 В. Т.
8 — 3 В. Т. 10 — 3 В. Т.
11 — пока 1 В. Т.
Город превращается в военный лагерь. И в сторону Невского, и в обратную сторону мчатся автомашины с бойцами и снаряжением, с боеприпасами, едут цистерны с горючим, походные кухни, по утрам орудия, танки, бронемашины. Все они замаскированы зеленью так, что бойцы в некоторых машинах находятся как в настоящем лесу.
9-ого 4 часа рыла траншеи на Обводном.
12 июля мне сказали, чтобы я пошла в жакт. Мама пошла узнать, в чем дело. Ведь по последнему приказу школьники не относятся к жакту. Скоро мама вернулась очень взволнованная.
— Ну, Лена, собирайся, вы едете куда-то на 3 дня. Сказали, что надо взять с собой побольше хлеба, сахара и другой провизии.
К 12-ти часам я пошла в жакт. В одной руке портфель, в другой — сверток с одеялом и подушкой. Кроме меня, жакт отправил 5 человек: 2 девочки — Аля и Зоя, им недавно исполнилось 16 лет, и 3 мальчика — Юра Беккер, Петя и Ахмед.
Мы все пошли в Дом хлебопекарной промышленности{23} на улицу Правды, отсюда мы пошли на Витебский вокзал и сели в поезд. Это был состав из пассажирских пригородных вагонов. Я села у открытого окна. Мы ехали 5 часов и приехали на станцию Тарковичи{24}. Было 10 часов вечера. Солнце зашло за лес. Нам сказали: разбейтесь на бригады и расположитесь пока здесь, в кустарнике. Костры не разжигайте, каждую минуту может быть налет. Мы не заставили себя долго ждать, разбрелись по кустам и стали закусывать. Мы — наш жакт соединился с другим жактом и примкнули к работникам фабрики Главтабак{25}. Уже стемнело, когда мы пошли дальше. Идти было тяжело, очень мешала лопата, без нее я бы в каждой руке имела по свертку, а так лопата целиком занимала руку. Мы двигались быстро (так меньше кусали комары).
Пройдя большой рабочий поселок, мы пересекли глубокий, трудный овраг и вышли на линию железной дороги. Перейдя железнодорожное полотно, мы углубились в лес. Дорога, извиваясь как змея, то поднималась, то опускалась, и не видно было конца этому мучению. Начался постепенный, но утомительный подъем в гору. От усталости шатаешься, ноги вязнут в сыпучем придорожном песке, люди идут небольшими группами и в одиночку, идут, стараясь не шуметь, тишина кругом. Нервы напряжены до крайности. Все знают о воздушных десантах, а что, если в этом лесу скрывается враг. Вот сейчас застрочит пулемет и ночная тишина огласится стонами и криками. А кто нам здесь поможет, в этой глуши.
Дорога еще раз повернула, и перед нами раскинулась такая картина. Мы стояли на гребне холма, отлого спускавшегося к реке. Широкая, спокойная гладь реки серебрилась под спокойным лунным блеском. Вдруг послышался шум моторов и из темноты вынырнул черный силуэт самолета. Мы переглянулись: у всех один вопрос: их или наш? Самолет летел над самой рекой, не очень высоко. Стало страшно[13]. Вот он пролетел почти над нами. Это был двухмоторный самолет, по-видимому легкий бомбардировщик. Самолет стал удаляться. Вдруг на его крыле и хвосте начали мигать белая и желтая лампочки. И долго мы стояли и вглядывались в эти мигающие огоньки.
Затих шум мотора, и мы поплелись дальше. Вниз, вверх, влево, вправо тащимся мы по дороге. Нет сил идти больше. Лопату свою я кому-то отдала. Мы уже стали опасаться, что нас нарочно таскают, чтобы вымотать и бросить, когда мы увидели вдали силуэты изб. Сейчас мы очутимся в тепле, выпьем горячего чаю и ляжем спать. Но напрасны были наши надежды. Вот мы вошли на главную деревенскую улицу. Под заборами в ряд, во дворах, везде, как трупы, лежали люди; мы поняли, что нас ждет та же участь. Нам сказали, что в деревне нам деваться некуда, идите за деревню там и устраивайтесь спать. Мы пошли по деревне. Но сколько мы ни шли, а конца деревни нет и нет. Улица завернула, и снова потянулись бесконечные избы, и везде лежали вповалку люди. Нам сказали, что в деревне уже находится 8000 ленинградцев. Наконец последняя изба, сарай, и деревня кончилась. Мы побрели в сторону и стали распаковывать свои пожитки и укладываться на траву, трава мокрая, но ничего не поделаешь. Вдруг в стороне вижу что-то белеет. Оказывается, это старая дранчатая крыша, лежащая на земле. На ней я и улеглась, все же суше, чем на мокрой траве. Завернувшись в одеяло с головой, я с наслаждением вытянулась и заснула. Спала как убитая. Проснулась. Только взошло солнце. На его первых лучах искрилась на солнце трава, птицы пели вовсю. Вскоре мы узнали, что до 6 часов вечера мы свободны.