— Ни чаво не скажу, — передразнил Петьку сержант. — Ты лучше расскажи, как устроились?
— Да хреновенько. Вода сверху. Вода снизу. Надо окопы в порядок приводить. Полы перестелить, стенки укрепить.
— Немец тебе укрепит утром.
— Да знаю, — вздохнул ефрейтор. — Чай, не первый раз. На завтрак навалит каши осколочной. Видишь, поле какое?
Сержант кивнул.
— Молодые как?
— Нормально. Только этот… Зэченок…
— Глазунов?
— Ага…
— А что Глазунов?
— Да не люблю я эту публику. Ходит петухом, хорохорится. Я, мол, не я, черту не брат, богу не сват. Там, вона, пулеметная точка развалена снарядом, послал его в помощь расчету, помочь окопаться, так иду потом, сидит, байки свои лагерные балакает, палец о палец не ударит. Я энтих знавывал, они к честной работе не приучены.
— Поучил бы молодого кулаком! — посоветовал сержант.
— Я ж тебе говорю, я ж их знаю, он же жаловаться побегёт. Потом мне и влетит от политрука. Тьфу! — Воробченко сплюнул в лужу под ногами.
— Пойдем, посмотрим, — кивнул Пономарев.
Картина и впрямь была… Маслом.
В большой воронке копались лопатками первый и второй номер расчета, делая ниши, выравнивая стенки, засыпая лужу в центре.
Глазунов же сидел на корточках и покуривал 'козью ножку', часто пыхая табаком:
— Политических мы во как держали! — показал он кулак. — Их в лагере четыреста было! А нас, социально близких, полсотни всего! А они нас боялись! А почему? Потому что мы — народ! Мы — сила! А они все порознь! Вечером как начнут собачится — троцкисты на бухаринцев, а те на троцкистов. И как начнут — правый склон, да левый склон, да позиции рабочие… Аж башка трещать начинает! А Паршак как рявкнет на них — затыкаются. Паршак — это наш законник был. Как батя вроде. Раз какого-то комиссара привезли. Так Паршак его узнал. Ничего не сказал нам. Ходил смурной. А ночью сам же его и зарезал. Так ничего! Никто не пикнул! А и не пикнут против народа! Потому что сила в нас!
— Что тогда не копаешь, сила? — насмешливо сказал Пономарев.
— А я сюда, гражда… ой, товарищ сержант, звиняйте, — по-клоунски снял пилотку Глазунов и поклонился. — Из лагеря попросился Родину защищать, не землю копать!
— Сидел за что? — спросил Пономарев.
— По бакланке почалился, командир! — ухмыльнулся Глазунов и длинно сплюнул.
— По-русски разговаривай с командиром, — жестко ответил сержант.
— Командир, че ты бычишь на меня? Я в разведку просился! Я лопату на зоне в руки не брал! По воровскому закону не положено! А на воле и…
Пономарев резко пнул, попав сапогом в подбородок рядовому. Ударил слабо, зная силу такого удара.
Не ожидавший такой подлянки Глазунов опрокинулся навзничь и заскулил:
— Командир, командир, ты че командир!
— За что, сука, сидел, говорю?
— Три года, чека впаяло! Ой! — снова взвизгнул урка, когда Пономарев наступил ему на руку. — Случайно я, по хулиганке залетел.
— Здесь тебе не зона. Понял? По закону военного времени, за неисполнение приказа вышестоящего командира, я тебя могу шлепнуть прямо здесь. Понял?
— Нету такого закона, товарищ сержант! — завопил Глазунов, свернувшись клубочком и прикрывая лицо локтем.
— Есть, тварь! Лопату в руки! Быстро! — рявкнул сержант и сделал шаг назад, освободив ладонь Глазунова.
Тот, всхлипывая и вытирая кровавые сопельки, дрожащей рукой достал лопатку и стал ковырять землю.
— Интенсивнее, урод! — опять рявкнул сержант и скинул автомат с плеча.
Глазунов стал рыть с такой скоростью, что ему бы позавидовала бы землеройная машина.
— Еще раз услышу про твой воровской закон, с моим воинским познакоСашься. Понял!
— Понял, гражданин сержант… Ой!
Пономарев схватил зечонка за ухо:
— Не слышу!
— Да понял я, — сквозь слезы крикнул Глазунов. — Ну больно, гражданин…
— Отвечать по уставу!
— Да, товарищ сержант! Я понял!
— Копай, свинья…
Сержант подмигнул ефрейтору и отправился дальше. Потом вдруг остановился, повернулся к Глазунову и спросил:
— А в разведку почему хочешь?
— КОтлы, говорят, у немцев дюже богатые, товарищ сержант. Подняться можно на кОтлах-то… — подобострастно поднялся тот.
— КОтлы? — не понял Пономарев.
— Ну, часы…
— Шакал, — сплюнул замкомвзвода и пошел дальше, проверять другие отделения.
Отойти он не успел. Его догнал Воробченко.
— Ты это… Сержант… Осторожнее… Я эту публику знавывал….
— Слушай меня, Воробченко! — Пономарев схватил ефрейтора за ремень. — Здесь не зона. Здесь Красная Армия. Рабоче-крестьянская, напоминаю. А не воровская. Так что будет так, как я сказал! Понятно?