А вот друг с другом разговариваем. Жалуемся друг другу. Вот уже наколенники Ритка носит, чтобы на сырой земле своими костями не стоять. Я — пока! — нет. Вот поэтому я против девок в Поиске. Жалею их. Жалею и ругаюсь. И на Ритку ругаюсь. Только бесполезно. Она упертая. Еще хуже меня.
Ходим там же, где я вчера. Только ближе к речке. Это около двух километров от лагеря.
— Позавчера здесь бойца подняли, — Ритка махнула щупом в сторону свежего, еще белого, креста.
— Представляешь? Парни мои возвращались домой. Сели передохнуть. Сидят, в 'Города' играют. Один щупом ткнул и в косточку попал.
Я киваю. Бывает. Вона, Леха Винокуров тогда на щуп медальон поднял… Давно это было…
Постояли около холмика.
— Без?
— Пустой.
Это мы о медальоне.
Медальон — главная цель поисковика. Медальон — смысл нашего существования здесь. Медальон — мечта. Медальон…
Как мало их, как мало.
— Рит, давай еще пройдемся вокруг.
И мы начинаем щупами еще раз протыкивать землю вокруг холмика. Машинально. На автомате. Ничего.
Крест стоит на самом обрыве. Внизу пойма. Оттуда пару дней назад ушла вода. Спускаемся в пойму. Снова ищем.
Как обычно — одно железо. Осколки, гильзы. И камни, камни, камни.
И Ритка:
— Дед, посмотри, чего тут?
Ритка держит щуп. Я встаю на колени. Разрываю землю ножом. Потом лезу в раскоп рукой. Что-то острое по краю. Не железо. Плоское. Не камень. Не упругое. Не дерево.
Кость.
— Держи, Мать!
Она разглядывает красноватую, странноугольную — будто обрубленную — плашку в руках.
— Череп.
Да. Кусок черепа. Красно-коричневого цвета. Один из краев обломан неровными краями. Другие ровно зазубрены по швам.
Ну, вот и первый боец в этом году. Нашла его Рита. Начал поднимать я. Да какая, в сущности, разница?
— Мать, мать. Еж на связи. Прием! — вдруг забубнила рация в кармане Риткиной разгрузки.
— Иди-ко, встречай Ежину, — ворчу я.
Немного пикируемся. По привычке.
Но так и порешили. Она уходит. Я поработаю. Бойца нельзя оставлять тут одного. Если уж он нас нашел. Если он захотел, чтобы мы его нашли… Нельзя оставлять.
Обматерил Ритку и отправил ее в лагерь. Сам остался копать. Она тоже не могла уходить. Обычно так и бывает. Не важно — день, вечер, обед, ужин — пока не поднимешь бойца — не уходишь.
Я опять один. И снимаю землю сантиметрами.
Хорошо, что здесь место сухое. Прямо на склоне обрыва к пойме.
И, бляха муха, опять пусто!
Ничего! Только кусок человеческого черепа и осколки железа.
И проклятые корни. Разрубаю их лопаткой, раздираю плоть земли ножом. Вкапываюсь под корни. Пусто. Иногда корни растаскивают кости по сторонам. Мой раскоп уже идет примерно три на три метра по площади и сантиметров пятьдесят в глубину. Все равно пусто. Ничего нет. Пуля вот нашлась. Злой как черт кидаю ее в реку.
Откуда тут этот кусок черепа?
Могло осколком выбить и откинуть. Могло оттащить землей — за семьдесят-то лет. Могли 'черные' выкинуть. Разное могло быть.
В итоге — пусто. Только кусок черепа.
Эх, боец, боец… Хорошо ты над нами пошутил.
Так вот и простоял, извиняюсь, 'раком' четыре часа. Время здесь замирает и летит. Лишь часы тикают…
Подавленный, с человеческой косточкой в кармане штормовки, я возвращаюсь домой.
Когда подошел к нашему мосту — увидел Ежа, Змея, Буденного и прочую гоп-компанию.
— Леха! — заорал Еж.
— Белоснежка!!! — а это Дембель.
Я киваю и иду к нашим бойцам. Достаю кость. Подходит Ритка.
— Пусто, Мать… Думаю, что это того бойца, которого твои поднимали.
— Да, скорее всего. У него головы не было. Ноги полностью. Руки. Таз, пара ребрышек. Головы не было.
— Где он?
— Вот в этом мешке.
Я развязываю один из черных полиэтиленовых пакетов. Кладу туда косточку. От этого бойца она или нет? Я, думаю, они нам простят, если мы что-то попутаем.
Парни молчат. Вернее, сами с собой разговаривают. Понимают — что к чему.
А я просто перекрестился и завязал мешок.
Ну, вот теперь можно и сесть к столу…
— Как добрались?
— Нормуль, Белоснежка! — ржет Дембель. — Правда, чуть Питер не проехали из-за этого козла.
— А я-то чо? — громко изумляется Юди. — Это все Буденный — давайте еще по пиву, давайте еще…
— Между прочим, — восклицает Шамриков-младший, — никто против не был!
— Все матери расскажу! Будешь знать! — И батя ему всаживает подзатыльник. Оказывается, ДядьВова подошел на разговор у костра. — Что, Артемка, опять нажрался?
ДядьВова только с виду сердит, а сам добрейшей души человек. Артемка, он же Шамриков-младший, он же Буденный — это прекрасно знает. А потому ругается в ответ: