Бежевые «Жигули» свернули в тупик и остановились. Шурик проехал мимо.
Машина стояла возле тротуара с включенным мотором, внутри виднелся женский силуэт.
— Она заметила слежку, — сказал Шурик, — и теперь хочет проверить, не показалось ли ей… Она переждет там какое-то время и выедет обратно.
Мы остановились у следующего перекрестка, в таком месте, откуда могли видеть выезд из тупика.
Прошло несколько минут, но бежевая машина не появилась.
Шурик развернулся и снова проехал мимо тупика.
Машина стояла на месте, но на этот раз мотор не работал, хотя женский силуэт за рулем по-прежнему был виден.
— Что она там может делать так долго? — удивленно проговорил Шурик. — Не нравится мне это…
Он остановил машину и открыл дверцу, сказав мне:
— Я пройду мимо нее и посмотрю, в чем дело. Она меня не знает…
Я хотела возразить, но он уже решительным шагом шел к бежевому «жигулю». Пройдя мимо него, он вдруг остановился и замахал мне руками. При этом лицо у него было такое удивленное и растерянное, что я выскочила из нашей машины и припустила к нему, даже не закрыв как следует дверь, что в районе Сенной граничит с идиотизмом.
Шурик стоял возле бежевых «Жигулей» с глупой и виноватой улыбкой.
— Мы ее недооценили, — повернулся он ко мне.
Я заглянула в салон и расхохоталась.
То, что мы издали приняли за женский силуэт, было большим, чем-то плотно набитым полиэтиленовым пакетом, аккуратно установленным на водительском сиденье, прислоненным к рулю и украшенным сверху светлым париком. Для большего сходства парик был повязан шелковым шарфиком — только не тем, который был на нашей хитроумной знакомой. Тот, насколько я помнила, был темно-зеленым, а этот — оранжевым.
Оранжевый шарфик показался мне удивительно знакомым.
Я посмотрела на Шурика и спросила:
— Ты не мог бы открыть машину?
— А что? — Он огляделся по сторонам.
— Я хочу посмотреть на этот шарфик.
— Тебе тоже показалось… — Он не закончил фразу.
— Да, мне тоже показалось, — ответила я ему в тон.
Он еще раз осмотрелся, убедился, что нас никто не видит, вытащил из кармана самую обыкновенную скрепку и меньше чем в полминуты открыл замок «Жигулей».
Вот так, давным-давно знаешь человека — и тем не менее в нем нет-нет и обнаруживаются неизвестные тебе скрытые таланты и достоинства. Например, неожиданно выясняется, что он может простой канцелярской скрепкой открыть чужую машину.
Я посмотрела на Шурика с уважением, дернула дверцу на себя и взяла в руки оранжевый шарф.
Всякие сомнения отпали. Это был мой собственный шарфик, который был на мне в тот роковой вечер, когда вместе с Дашкой и Стасом я зашла в квартиру Руденко за злополучной книжкой по английской грамматике. И который я потеряла где-то в недрах гигантской квартиры Великого и Ужасного. Во всяком случае, когда я от него вышла — моего шарфика на мне не было.
— Вот в чем дело! — протянул Шурик таким тоном, будто он неожиданно нашел разгадку увлекательного ребуса.
— Ну-ка, объясни! — потребовала я. — До чего ты там додумался?
— Подожди, — Шурик отмахнулся от меня, как от назойливой мухи, — сейчас важнее понять, куда она подевалась…
Он кинулся к обшарпанной, давно не крашенной двери подъезда.
Я влетела внутрь вслед за ним.
В подъезде было полутемно, очень грязно, пахло кошками. В стороне от выщербленной лестницы, ведущей на верхние этажи, стояла большая старинная печь, с которой предприимчивые жильцы ободрали большую часть изразцов. За печью виднелась еще одна дверь.
Шурик толкнул ее, и перед нами оказалась людная и шумная Садовая.
— Ушла! — разочарованно протянул Шурик. — Перехитрила! Мы ее явно недооценили!
Он развернулся и вышел на улицу.
Мы подошли к своей машине.
Самое удивительное, что за то время, пока мы отсутствовали, ее никто не обчистил. Даже магнитолу не вытащили. В районе Сенной площади это можно расценивать не как везение, а как удивительную, просто невероятную природную аномалию.
— Ну, теперь объясняй — до чего ты додумался, — потребовала я, повернувшись к Шурику. Он включил зажигание, отъехал от тротуара и скучным голосом начал:
— Все дело в шарфике.
После этого многозначительного вступления он замолчал так надолго, что мне пришлось напомнить о своем существовании:
— Эй, я все еще тут и все еще ничего не понимаю.
Он повернулся ко мне с таким видом, словно я отвлекла его от очень важных мыслей, и заявил: