Даже приютские дети смеялись. Те, кто знал – к ним это не относится.
Эти мерзкие шутки про девочек! Про их особый запах. Проклятие. Кровавое проклятие. Нет, она не будет об этом думать, никто не заставит ее думать об этом.
Несколько недель она не решалась попросить воспитательницу выдать ей джемпер на размер больше. Потому что знала: эта женщина обязательно отпустит ехидное замечание. Растешь как на дрожжах, да? Наверное, это у вас семейное.
За «гигиеническими прокладками» нужно было идти в лазарет. Все девочки, что постарше, за ними ходили. А Норма Джин не пойдет. И цыганить аспирин тоже не пойдет. Все эти способы не для нее.
Одно знаю, что я был слеп, а теперь вижу.
Так говорилось в Новом Завете, в Евангелии от Иоанна, и Норма Джин часто шептала эти слова себе под нос. Ибо перво-наперво доктор Миттельштадт прочитала ей в тиши своего кабинета историю о том, как Иисус исцелил слепца, просто взял и исцелил. Он плюнул на землю, сделал брение из плюновения и помазал брением глаза слепому, и глаза слепца открылись, и он прозрел. Вот и все. Если, конечно, веруешь.
Бог есть Разум. Излечиться можно лишь через Разум. Если веруешь, нет для тебя ничего невозможного.
И однако – правда, об этом она никогда не расскажет ни доктору Миттельштадт, ни даже подружкам, – ее постоянно преследовало видение наяву, любимое видение, словно нескончаемый фильм. Видение о том, как она срывает одежды, чтобы ее увидели. Повсюду – в церкви, в столовой, в школе, на Эль-Сентро-авеню с ее шумным движением. Смотрите на меня, смотрите, смотрите!
Ее Волшебному Другу в Зеркале был неведом страх. Боялась только сама Норма Джин.
Ее Волшебный Друг в Зеркале проделывал нагишом разные пируэты, крутил хулахуп, покачивал бедрами и грудью, улыбался, улыбался и улыбался, торжествуя в своей наготе перед Богом, как торжествует змея, гордится своей гладкой блестящей кожей.
Потому что тогда я буду не так одинока. Пусть даже все вы станете осыпать меня бранью.
Ибо вы не сможете смотреть ни на кого, кроме МЕНЯ.
– Эй, поглядите-ка на Мышку! Хоро-ошенькая!
Одна из девочек раздобыла пудреницу с ароматной пудрой персикового цвета и страшно затертой пуховкой. Другая нашла яркую кораллово-розовую помаду. Эти драгоценные предметы «находили» в школе или в Вулворте[20], если повезет, конечно. В приюте девочкам моложе шестнадцати запрещалось пользоваться косметикой. Однако они, спрятавшись где-нибудь в укромном уголке, старательно пудрили свои вымытые до блеска лица и мазали губы помадой. Норма Джин разглядывала себя в мутном зеркальце пудреницы с чувством вины – или возбуждения? – острым и резким, как боль между ногами. Да она, оказывается, действительно хорошенькая, хоть и не одна такая.
Девочки дразнили ее. Она краснела, она терпеть не могла, когда ее дразнят. Вообще-то, раньше дразнилки ей даже нравились. Но сейчас в них было нечто новое, пугающее, непонятное. Рассердившись, чего подружки никак не ожидали от робкой Мышки, она сказала:
– Ненавижу! Ненавижу всю эту фальшь! Ненавижу этот привкус!
Она оттолкнула пудреницу и стерла ярко-коралловую помаду с губ.
Но сладкий восковой привкус остался на всю ночь.
Она молилась, молилась, молилась, молилась. Чтобы прошла боль в голове и между ногами. Чтобы остановилось кровотечение (если это и правда было кровотечение). Она отказывалась лечь в постель, потому что время спать еще не пришло, потому что не хотела сдаваться. Потому что другие девочки догадались бы. Потому что тогда она стала бы такой же, как они. А Норма Джин не такая, как они. Потому что у нее была вера, и не было ничего, кроме веры. Потому что ей нужно делать уроки, огромное домашнее задание. Ученицей она была нерасторопной. Прятала страх за улыбкой, даже когда бывала одна и рядом не было учительницы, на которую требовалось произвести хорошее впечатление.
Она была уже в седьмом классе. Занималась математикой. Домашнее задание напоминало путаницу из узелков, и ее нужно было распутать. Но стоило только развязать один узелок, как за ним появлялся второй; развяжешь его – тут же возникнет следующий. И новая задача всегда была сложнее предыдущей. Черт побери! Да Глэдис просто бы разрубила узел, вместо того чтобы его распутывать, взяла бы ножницы и чик-чик! Так она выреза́ла колтуны из волос дочери. Черт побери, иногда проще взять ножницы – чик, и все!