Он остановил ее и спросил, не видела ли она здесь кого-то или чего-то «подозрительного», и заметил, какие чудесные у нее синие глаза. Изумительно красивые, влажные и мечтательные, глаза, смотревшие не на него, а ему в душу, точно он знал эту девушку уже давным-давно. И она, хотя не была с ним знакома, тут же поняла, что он-то ее знает и имеет полное право ее допросить, задержать ее, усадить в машину без полицейской маркировки и держать ее там сколько захочет, сколько того требуют интересы «следствия». И еще у нее было незабываемое личико, тоже в форме сердца, с вдовьим мысом и длинноватым носом. Зубы у нее были слегка неровные, что, как ему показалось, только добавляло ей очарования, придавало ей безмятежный простецкий вид.
Потому что она была еще ребенком и уже женщиной. Ребенком, словно примерившим на себя женское тело, как примеряет маленькая девочка мамины платья. Она прекрасно об этом знала и упивалась этим (плотно облегающий свитер, и поза точно с пинап-открытки, глубокое дыхание, от которого расширялась грудная клетка и вздымалась округлая грудь. И дочерна загорелые ножки – само совершенство, и шорты такие короткие, их считай что и нет вовсе) и в то же время как будто не знала. Если бы он приказал ей раздеться, она разделась бы покорно и с улыбкой, стараясь угодить, и вместе с тем сохраняла бы совершенно невинный вид, отчего казалась бы еще прекраснее и соблазнительнее. Если бы он только приказал ей – чего он, разумеется, не стал бы делать, – но если б приказал, зная, что в наказание за это обратится в камень или его растерзают волки, это все равно того бы стоило.
Он встречался с этой девушкой несколько раз. Приезжал в Ван-Найс и поджидал ее у школы. Он до нее ни разу не дотронулся! Ну, сами понимаете, в каком смысле. Вообще почти не прикасался. Знал, что это подсудное дело, знал, как это может сказаться на карьере, уж не говоря о новых проблемах с женой. Дело в том, что он уже изменял жене и его «застукали». Точнее говоря, он сам в порыве гнева признался во всем жене, вот и получилось, что его «застукали». И он съехал от жены и жил сейчас один, и ему это нравилось.
Еще он выяснил, что эта девушка, Норма Джин, находится на социальном обеспечении округа Лос-Анджелес, живет в приемной семье в Ван-Найсе, на улице Резеды, застроенной одноэтажными развалюхами, где на задних дворах не росла трава; приемному отцу этой девушки принадлежали пол-акра земли, где он держал старые автомобили, грузовики, мотоциклы и прочий хлам на продажу, где в воздухе постоянно витал запах паленой резины и над всей округой висела голубоватая дымка; и Уиддос мог, конечно, представить, что за обстановка в этом доме, но проверять не решился. Уж лучше нет, не надо, это может выйти ему боком.
Да и чем он мог помочь? Удочерить ее, что ли? У него были собственные дети, и они обходились ему недешево. Он жалел ее, то и дело совал ей деньги, то доллар, то пятерку, чтобы она купила себе «что-нибудь приятное». Нет, все и правда было невинно. Она была из тех девушек, кто подчиняется или хочет подчиняться, и если ты человек ответственный, следи за тем, что ей говоришь. А когда такие тебе верят, это еще хуже, еще большее искушение, уж лучше бы не верили. И потом, возраст… И ее тело. Дело тут было не только в жетоне (кстати, ей страшно нравился его жетон, она просто «обожала» этот жетон и всегда просила показать его, его и револьвер. Спрашивала, можно ли потрогать револьвер, и Уиддос смеялся и говорил; конечно, почему нет, валяй, трогай, пока он в кобуре и стоит на предохранителе). Дело было в его властной манере держаться, прослужи копом одиннадцать лет, и вид у тебя станет властный, потому что ты допрашиваешь людей, командуешь людьми и внушаешь им, что если будут сопротивляться, то сильно об этом пожалеют. И люди подсознательно это чувствуют, как мы всегда чувствуем превосходство и силу и знаем, что нельзя переступать границы, что, если их переступить, можно и поплатиться. Нет, все и правда было невинно. Ведь на самом деле все иначе, чем выглядит со стороны. Уж это детектив Уиддос точно знал.