– Ты ведь не бросишь меня, Папочка, нет? – скулила Норма Джин, на что Баки отвечал сонно: «Угу», а Норма Джин настаивала: – Обещаешь, что не бросишь, Папочка, да?
И Баки говорил:
– Ну конечно, Малышка, все о’кей. – Но Норма Джин не унималась, продолжала твердить свое, и тогда Баки говорил: – С чего бы мне бросать тебя, Малышка? Ведь я только что на тебе женился.
В этом ответе было что-то не то, но никто из них не мог понять, что именно. Норма Джин еще крепче обнимала Баки, прижималась горячей и мокрой от слез щекой к его шее, и пахло от нее влажными волосами, тальком, и подмышками, и звериным страхом, именно так определял этот запах Баки. А она все шептала:
– Так ты обещаешь, да, Папочка?
И Баки бормотал в ответ: да, да, обещаю, давай уже спать.
Тогда Норма Джин вдруг хихикала и говорила:
– Положа руку на сердце? – И рисовала указательным пальцем крест у него на груди, прямо над большим и гулко стучащим сердцем, и щекотала кудрявые волоски у него над сердцем, и Баки вдруг возбуждался, Большая Штуковина вздымалась, и Баки хватал пальцы Нормы Джин и делал вид, что собирается их съесть, а Норма Джин брыкалась, отбивалась, хихикала и пищала: – Нет, Папочка, нет!
И тогда Баки припечатывал ее к матрасу, наваливался всем телом на ее стройное тело, зарывался носом ей в грудь, кусал ее, грудь, по которой с ума сходил, лизал ее, рычал:
– Да, Папочка сейчас со своей Куколкой что захочет, то и сделает, потому что это его Куколка, она принадлежит ему, и вот это тоже Папочкино, и вот это, и вот это.
Когда он был во мне, я была в безопасности.
И хотела, чтобы это никогда не кончалось.
Она хотела быть идеальной. Меньшего он не заслуживал.
Она собирала Баки обед на работу. Большие двойные сэндвичи, его любимые. Вареная колбаса, сыр и горчица на толстых ломтях белого хлеба. Ветчина с приправами. Остатки мяса с ужина, с кетчупом. Валенсийские апельсины, самые сладкие. Что-нибудь сладкое на десерт – вишневый коблер[31] или имбирный пряник с яблочным соусом. Когда с продуктами стало хуже, Норма Джин перестала есть мясо на ужин, чтобы Баки было чем пообедать. Он делал вид, что не замечает, но Норма Джин знала: муж ей благодарен. Баки был высоким крепким парнем, все еще продолжал расти, и аппетит у него был, как поддразнивала Норма Джин, волчий – ест, «как голодный волк». И в этом ритуале – встать пораньше, собрать мужу обед – видела она что-то трогательное, такое, что слезы на глаза наворачивались. И еще она подкладывала ему в коробочку с обедом любовные записки, украшенные гирляндами нарисованных красными чернилами сердечек.
Читая эти строки, милый Баки, знай, что я думаю о ТЕБЕ & Я ТЕБЯ ОБОЖАЮ!
Или:
Читая эти строки, Папочка, вспомни о своей Куколке & горячей ЛЮБВИ, которую она подарит тебе, когда вернешься ДОМОЙ!
Эти записки Баки не мог не показать парням, работавшим в ночной смене на заводе «Локхид». Особенно он старался произвести впечатление на Боба Митчема, самодовольного смазливого парня, он был на несколько лет старше Баки и собирался стать актером. Но не знал, стоит ли показывать приятелям короткие и странные стишки Нормы Джин.
Что это за поэзия, если нет рифмы? Записки с любовными стишками Баки аккуратно складывал и прятал в карман. (Вообще-то, он их растерял и часто обижал Норму Джин, забыв высказать о них свое мнение.)
Было в Норме Джин нечто странное. Она, словно школьница, витала в облаках, и Баки это не очень нравилось. Неужели мало быть хорошенькой и бесхитростной, как остальные симпатичные девушки? Зачем строить из себя «глубокую натуру»? По мнению Баки, все это было связано с ее кошмарами и «женскими недомоганиями». Он любил Норму Джин за ее особенности, но, бывало, обижался. Словно она лишь притворялась той девушкой, которую он знал. Эта ее манера говорить самые неожиданные вещи, этот ее писклявый и нервный смешок, это ее нездоровое любопытство – к примеру, бесконечные расспросы о работе в похоронном бюро подручным мистера Или.
31