Их называли брошенными. На них «просто не хватало милосердия».
Над Голливудскими холмами сверкали ослепительные молнии, гроза обрушилась на город, точно гнев Иеговы, постель, которую делила Норма Джин с мамой, взорвалась. Огненная вспышка — и следующее, что видит и понимает Норма Джин, это свои опаленные волосы и ресницы, слезящиеся глаза, как будто ее долго заставляли смотреть на яркий свет, и то, что она одна, без мамы, в этом месте, для которого у нее нет другого названия, кроме как это место.
По ночам, стоя на кроватке (босоногая, в одной ночной рубашке), Норма Джин всматривалась в узкое оконце под карнизом и видела мигающие неоновые буквы на башне в Голливуде: «RKO[20] Motion Pictures». В скольких милях они от нее находились, определить она не могла.
RKO RKO RKO
Настанет день и…
Кто привез ее в это место, девочка не помнила. В памяти не осталось ни четких лиц, ни имен. Она словно онемела, и так продолжалось много дней. В горле пощипывало, и было больно глотать, словно ее заставляли вдыхать огонь. Есть она не могла, давилась едой, несколько раз ее даже вырвало. Она выглядела больной. Она хотела умереть. Она была достаточно зрелой, чтобы сформулировать это желание: Мне так стыдно, я никому не нужна, я хочу умереть. Однако она не была достаточно зрелой, чтобы оценить истинную силу такого стремления. Ибо питалось это желание вовсе не приступом безумия, не безумным взрывом амбиций в попытке отомстить миру, завоевать его тем или иным способом. К слову, в каком-то смысле любой мир «завоевывается» любым, самым простым человеком. И это маленькое существо, эта девочка, оставшаяся без родителей, одинокая, брошенная, по существу, представляла собой для общества не больше ценности, чем отдельное насекомое в целой массе подобных ей маленьких насекомых. И все же я заставлю всех вас полюбить меня, а потом накажу себя вопреки этой любви. О нет, тогда еще Норма Джин никому так не угрожала. Ибо, несмотря на рану в душе, понимала: ей еще повезло, что ее привезли сюда, в это место. Повезло, что ее не сварила в кипятке обезумевшая мать, что она не сгорела живьем в бунгало на Хайленд-авеню.
И потом в сиротском приюте были другие дети, пострадавшие куда больше, чем Норма Джин. Даже пребывая в несчастье и смятении, она не могла не признать этого факта. Дети с задержкой в развитии, умственно отсталые, с разными физическими недостатками — при одном взгляде на них становилось ясно, почему матери от них отказались. Уродливые дети, озлобленные дети, дети, похожие на маленьких зверьков, побежденные жизнью, едва успев начать жить. К ним даже прикоснуться было страшно — такой липкой и влажной казалась их кожа.
Там была десятилетняя девочка, ее койка стояла рядом с койкой Нормы Джин, в спальне девочек, на третьем этаже. Звали ее Дебра Мэй. Так вот, эту девочку изнасиловали и избили (какое грубое, страшное, взрослое слово «изнасиловали»). Норма Джин лишь инстинктивно догадывалась, что оно означает, или почти догадывалась. В нем был свистящий призвук, какой издает лезвие бритвы, и еще подразумевалось нечто постыдное, имеющее отношение к тому, «что у девочек между ног и что ты никогда не должна показывать». К тому местечку, где плоть мягка, нежна, чувствительна и уязвима, и Норме Джин становилось дурно при одной мысли о том, что в это место можно что-то воткнуть, особенно что-то острое или твердое. Были там и пятилетние мальчики-близнецы, их обнаружили буквально умирающими с голоду в каньоне, в горах близ Санта-Моники. И, как выяснилось, их связала и бросила там мать, задумавшая «принести жертву, как Авраам в Библии» (так она, во всяком случае, написала в объяснительной записке). Была девочка постарше, с которой подружилась Норма Джин, одиннадцатилетняя девочка по имени Флис, чье настоящее имя было Фелис. Она с удручающими подробностями рассказывала и пересказывала историю о том, как погибла ее младшая годовалая сестренка. Друг матери «бил и бил ее головой о стенку, пока мозги не полезли, ну прямо как семечки из лопнувшей дыни». Норма Джин, вытирая слезы, признавалась, что ее не били вовсе.
По крайней мере сейчас она этого не помнила.
Если бы я была по-настоящему хорошенькой, отец бы приехал и забрал меня. Эта мысль была неким таинственным образом связана с мерцающей неоновой вывеской на башне в Голливуде, во многих милях от сиротского приюта. Норма Джин видела ее из окна, стоя на кровати, а иногда — и с крыши дома. То был словно маячок в ночи, некий тайный сигнал, предназначенный только ей, хотя и другие его тоже видели и, возможно, воспринимали так же, как она. То было обещание. Но чего именно?..