Как живо все это в памяти!
Куда реальнее, чем все, что ее окружало.
Норма Джин решилась:
— А он все время был з-здесь? Отец? Все это время? Почему тогда не приходил к нам? Почему мы сейчас не с ним?
Глэдис, похоже, не слышала. Глэдис теряла свою, казавшуюся неиссякаемой, энергию. Она вся вспотела под тонким шелковым кимоно, и пахло от нее просто ужасно. И еще что-то случилось с фарами машины: то ли накал в лампах ослабел, то ли стекло фар было залеплено грязью. И ветровое стекло тоже было затянуто тонкой пленкой серого пепла. Горячие ветры дули навстречу, вокруг вздымались змееобразные спирали пыли. Над северной частью города громоздились зловещие подсвеченные пламенем облака. Повсюду стоял острый кислый запах чего-то горелого: паленых волос, жженого сахара, горящей помойки, гнилых овощей, разложения. Норма Джин чувствовала, что вот-вот закричит. Она не выдержит, это просто невыносимо!
Вместо этого Норма Джин повторила вопрос, на этот раз уже громче, настырным взволнованным и дрожащим детским голоском. Зная, что мать терпеть не может,когда она говорит таким голоском. Где отец? Неужели все время он жил совсем рядом с ними? Но почему…
— Ты! Заткнись! — Быстрым и точным, как у гремучей змеи, движением Глэдис оторвала руку от руля и тыльной стороной ладони влепила Норме Джин пощечину. Норма Джин взвизгнула, отпрянула, забилась в уголок, подтянула колени к животу.
В конце Лаурел-Каньон-драйв был объезд, и, проехав по этой дороге несколько кварталов, Глэдис наткнулась на второй объезд, а когда наконец, возмущенная, едва не плачущая выехала на более широкую улицу, не узнала ее, не поняла, то ли это Сансет-бульвар, то ли нет. И если да, если это Сансет-бульвар, то какое именно место, и как прикажете сворачивать с него на Хайленд-авеню? Было уже два часа ночи. Жуткой ночи, ночи отчаяния. И еще этот ребенок рядом, в слезах и соплях. И ей уже тридцать четыре. И уже ни один мужчина не смотрит на нее с вожделением. Всю свою юность и молодость она отдала Студии, и вот теперь — награда! Проезжает один перекресток за другим, по лицу струится пот, вертит головой направо и налево: «О Господи! Как же проехать к дому?»
Жили-были… На песчаном берегу великого Тихого океана.
Там была деревня, таинственное местечко. Где солнечный свет отливал золотом на воде. Где небо по ночам было чернильно-черным и все усыпано подмигивающими звездами. Где ветер был теплым и нежным, как ласка.
Где маленькая девочка вошла в Сад за Стеной. Стена была из камня, высотой в двадцать футов и вся увита изумительными пылающе-красными бугенвиллеями. Из Сада за Стеной всегда доносились пение птиц, и музыка, и шелест фонтана! И голоса каких-то незнакомых людей, и смех.
Через эту стену ни за что не перелезть, тебе просто не хватит сил; девочки вообще не слишком сильные; тело у них хрупкое и ломкое, как у куклы; твое тело и есть тело куклы; твое тело для других — чтобы любовались им, нянчились; твоим телом пользовались другие, не ты; твое тело было точно соблазнительный плод, в который хотелось вонзить зубы и наслаждаться его вкусом; твое тело — для других, не для тебя.
Маленькая девочка заплакала. Сердце маленькой девочки было разбито.
Затем появилась ее добрая фея, волшебница, и сказала:
— Есть тайный путь в Сад за Стеной!
Потайная дверца в стене, но ты должна ждать, как все другие маленькие девочки, когда тебе ее откроют. Должна ждать терпеливо, ждать тихо. Нельзя ломиться и стучаться в эту дверцу, как какой-нибудь гадкий мальчишка. Нельзя кричать и плакать. Ты должна перехитрить стража — старого безобразного гнома с зеленоватой кожей. Ты должна сделать так, чтобы он заметил тебя. Должна сделать так, чтобы он тобой восхищался. Чтобы возжелал тебя. И тогда он полюбит тебя и исполнит любое твое желание. Улыбайся! Улыбайся и будь счастлива! Улыбайся и снимай одежду! И тут твой Волшебный Друг в Зеркале поможет тебе. Потому что твой Волшебный Друг в Зеркале — существо особенное. Старый безобразный гном с зеленоватой кожей влюбится в тебя, и тогда потайная дверца в Сад для тебя отворится, и ты войдешь в него, смеясь от счастья. А в Саду за Стеной цветут роскошные розы, и порхают колибри, и еще там музыка, и шумит фонтан, и ты широко раскроешь глаза при виде всех этих чудес. А старый безобразный гном с зеленоватой кожей окажется заколдованным Принцем, и злые чары развеются, и он упадет перед тобой на колени и попросит твоей руки, и женится на тебе, и вы будете жить с ним счастливо и вечно в этом царстве Сада; и ты никогда, никогда больше не будешь одинокой и несчастной маленькой девочкой.
Если останешься со своим Принцем в этом Саду за Стеной.
— Норма Джи-и-ин! Домой, быстро!
Так прошлым летом часто звала Норму Джин бабушка Делла, очень часто, с крыльца своего дома. Прикладывала рупором руки ко рту и кричала что есть мочи. Похоже, старая женщина все больше и больше беспокоилась о своей маленькой внучке. Точно знала, что на них надвигается несчастье. Знала и понимала то, чего не желали видеть другие.
Но я спряталась. Я была плохой девочкой. Я не знала, что бабушка зовет меня в последний раз.
Тот день ничем не отличался от всех остальных. Почти не отличался. Норма Джин играла на пляже с двумя своими маленькими подружками; и тут точно гром среди ясного неба, точно крик птицы с небес донесся до нее этот голос:
— Норма Джин! НОРМА ДЖИ-И-ИН!
Две маленькие девочки взглянули на Норму Джин и захихикали — может, просто жалели ее. Норма Джин капризно выпятила нижнюю губку и продолжала рыться в песке. Не пойду! Она меня не заставит.
Все в районе знали Деллу Монро, женщину с характером, женщину по прозвищу Буксир. Особенно те, кто посещал вместе с ней церковь Святого Евангелия, — очевидцы клялись и божились, что, когда Делла пела в хоре, ее очки с толстыми стеклами запотевали от старания. А после этого бесстыдно проталкивала она вперед свою внучку, Норму Джин — чтобы моложавый светловолосый священник мог восхититься кудряшками девочки (в точности, как у Ширли Темпл!), ее ханжески скромным воскресным платьицем. Что он всякий раз и делал. Улыбался и говорил:
— Да благослови тебя Бог, Делла Монро! Ты должна быть благодарна Ему за такую внучку.
В ответ Делла смеялась и вздыхала. Она всегда с изрядной долей недоверия воспринимала самые, казалось бы, сердечные комплименты.
— Я-тоблагодарна. А уж как там ее мамаша — не знаю.
Бабушка Делла не верила в то, что ребенка можно избаловать. Зато верила, что полезно приучать его к работе с самого раннего возраста, — наверное, потому, что сама проработала всю свою жизнь. Даже теперь, после того как муж ее умер, а пенсия была «мизерной» — «сущие крохи», — Делла продолжала работать. «Ни счастья, ни покоя нам, грешным!» Подрабатывала профессиональной гладильщицей в прачечной на Оушн-авеню, профессиональной портнихой в маленьком местном ателье, а когда и этой работы не перепадало, просто сидела с маленькими детьми: короче говоря, справлялась.Она была из первопоселенцев, совсем не то что какая-нибудь там глупая кисейная барышня,каких показывают в кино и на которых так стремилась походить ее психопатка дочь.