Франклин Харрисон медленно поднялся. На нем была куртка с бархатными отворотами и эскот. Салли даже не представляла, что такие веши еще производятся. Внезапно в памяти возник образ деда, одетого точно так же, когда она еще была совсем маленькой девочкой. Его седые волосы были такими же густыми и волнистыми, те же темно-голубые глаза, высокие скулы, но рот – рот был маленьким и плотно сжатым. Казалось, теперь его губы стали меньше и уже.
Оливия Харрисон тоже встала, расправляя на себе шелковое платье. Она протянула руку.
– Салли, дорогая, почему ты не с этим милым доктором Бидермейером? Ты ведь не убежала снова, нет? Это не очень хорошо с твоей стороны, дорогая, совсем не хорошо, особенно учитывая ужасный скандал, который вызвала смерть твоего отца.
– Он не просто умер, бабушка, его убили.
– Да, мы знаем. Мы все от этого пострадали. Нo сейчас мы беспокоимся о тебе, Сьюзен. Мама рассказала нам, как много для тебя сделал доктор Бидермейер, насколько тебе стало лучше. Мы однажды с ним встречались, и он произвел очень хорошее впечатление. Ну разве не мило с его стороны – приехать в Филадельфию, чтобы познакомиться с нами? Тебе ведь уже лучше, правда, Сьюзен? Ты уже не видишь всякую всячину, которой нет на самом деле, правда? Ты уже не обвиняешь людей в том, чего они не совершали?
– Нет, бабушка. Ничего такого со мной никогда не было.
– Я знаю, дорогая, – продолжала бабушка все тем же нежным голосом, за которым пряталась откровенная ирония. – Мы с твоим дедушкой говорили на эту тему и, как мне ни неприятно это говорить, пришли к выводу, что ты, возможно, вроде своего дяди Джеффри. Может, твоя болезнь передалась по наследству, поэтому, в сущности, ты не виновата. Позволь мне позвонить доктору Бидермейеру, дорогая!
Салли только и могла, что смотреть на бабушку, едва не раскрыв рот от изумления.
– Дядя Джеффри родился с синдромом Дауна. Эта болезнь не имеет ничего общего с психическим расстройством.
– Да, конечно, но, может быть, она указывает на какую-то генетическую неустойчивость, которая может перейти от отца или матери к дочери. Но это не имеет значения. Важно, чтобы ты вернулась в эту прекрасную клинику, где доктор Бидермейер сможет о тебе позаботиться. Пока твой отец был жив, он звонил нам каждую неделю, чтобы рассказать, как ты поправляешься. Конечно, бывали недели регресса, но он сказал, что в основном тебе стало лучше, когда начали применять новые лекарства.
Что Салли могла на это ответить? Рассказать им все, что ей удалось запомнить, и наблюдать, как недоверие на их лицах сменится гневом за то, что с ней сделали? Маловероятно.
Салли вдруг заметила, что на лице бабушки оставили свой отпечаток годы и годы негибкости, даже можно сказать, абсолютной косности. Она вспомнила, что ей рассказывала Амабель про то, как Ноэль вернулась домой, сбежав от побоев мужа, когда Салли была еще совсем младенцем. И они тогда не поверили своей дочери.
Разумеется, эта косность была в них всегда, но, поскольку Салли видела свою бабушку очень редко, до сих пор не было случая, чтобы эта косность обратилась бы против нее. Сейчас Салли имела возможность, как никогда ясно, увидеть, как обращалась ее бабушка со своей дочерью, когда та пришла в дом с мольбой о помощи. Она содрогнулась.
– Хорошо, – проговорил дедушка, олицетворение здоровья и бодрости, такой добродушный и такой слабохарактерный. – Рад тебя видеть, дорогая. Я знаю, что у тебя нет времени остаться, верно? Почему бы тебе не позволить нам отправить тебя назад в Вашингтон? Как сказала твоя бабушка, этот парень, Бидермейер, делает для тебя много хорошего.
Вот он, ее дед. Такой же высокий, как Джеймс, или по крайней мере был когда-то таким же высоким. Человек, который всю жизнь жил по правилам, установленным его женой или, может быть, его отцом. Человек, который не будет возражать, если кто-то отклонится от установленного курса, но который ни за что не станет заступаться за этого смельчака, если его жена находится где-то поблизости.
Салли всегда считала его таким милым, таким добрым, но сейчас дед и не подумал к ней приблизиться или... Боже правый, что же он на самом деле о ней думает? И почему его губы так непринужденно поджаты? Она объяснила:
– Я была в Коуве, погостила немножко у тети Амабель.
– У нас не принято говорить о ней, – сухо проговорила бабушка. Теперь она стояла прямо, будто аршин проглотила, и от этого казалась выше. – Она сама выбрала свой путь, что посеяла, то и...
– Амабель очень счастлива.
– Это невозможно! Она опозорила и себя, и нашу семью, выйдя замуж за этого нелепого человека, который зарабатывал на жизнь рисованием. Представьте себе, он рисовал картины!
– Тетя Амабель – прекрасный художник!
– Это просто баловство, не более того. Твоя тетка чем только не увлекалась! Если она действительно хороший художник, то почему мы о ней не слышали? Ее имя никому не известно. Она живет в своем захолустном городишке и зарабатывает жалкие гроши. Тебе следует забыть о ее существовании. Твой дед и я – мы оба сожалеем, что ты с ней виделась. Мы не можем дать тебе денег, Сьюзен, и уверена, что твой дед со мной согласится. Думаю, ты сама понимаешь почему.
Салли посмотрела прямо в глаза бабушке.
– Нет, я этого не понимаю. Объясните, почему вы не дадите мне денег.
– Сьюзен, дорогая моя, – начала бабушка тихим, успокаивающим голоском. – Ты не совсем здорова. Нам очень жаль, что так случилось, и мы, наверное, несколько озадачены этим обстоятельством, потому что в нашей семье никогда ничего подобного не бывало – разумеется, не считая твоего дяди Джеффри. Мы не можем дать тебе денег, потому что ты можешь воспользоваться ими себе же во вред. Ты можешь присесть с нами или даже остаться переночевать, а мы позвоним доктору Бидермейеру. Он мог бы за тобой приехать. Доверься нам, дорогая.
– Да, Сьюзен, доверься нам. Мы всегда тебя любили, всегда желали тебе самого лучшего.
– Вы имеете в виду, любили так же, как свою дочь – мою мать, когда отослали ее обратно к мужчине, который ее избивал?
– Сьюзен!
– Это правда, и вы оба прекрасно это знаете.
Он делал из нее отбивную, когда ему только вздумается.
– Никогда не употребляй подобных выражений в присутствии своей бабушки! – Рот деда сложился в жесткую складку.
Салли смотрела на него и недоумевала, зачем она вообще сюда явилась. Но, как бы то ни было, она должна попытаться, ей совершенно необходимо раздобыть денег.
– Я из года в год пыталась защищать Ноэль, но не могла ее спасти, потому что она сама позволяла мужу это делать. Вы меня слышите? Ноэль позволяла ему себя бить. Она была такой же, как те жалкие женщины, о которых вы, наверное, когда-нибудь слыхали.
– Не говори глупостей, Сьюзен, – произнесла бабушка голосом, который мог бы раздробить гравий. – Мы с твоим дедом обсуждали этот вопрос. Мы знаем, что все эти женщины – слабые и глупые существа. Они зависят от мужей, у них нет никакой цели в жизни, ни малейшего стремления улучшить себя. Эти женщины не способны изменить свое положение, потому что они плодятся, Кик кролики, а их мужья пропивают все деньги.
– Твоя бабушка абсолютно права, Сьюзен. Эти люди не такие, как мы, они не нашего круги. Разумеется, несчастные женщины достойны сочувствия, но не смей относить к этой категории свою мать.
На миг у Салли мелькнула шальная мысль, что она избрала совершенно неверный способ добиться от них денег. Она и не подозревала, что у нее в душе скопилось столько негодования по отношению к бабке и деду.
– Мы не собираемся обсуждать с тобой твою мать, Сьюзен, – заявила бабушка. Она едва заметно кивнула мужу, но Салли это увидела. Дед сделал шаг к ней. Интересно, может быть, он собирается ее схватить, связать и вызвать по телефону доктора Бидермейера? В этот миг Салли действительно желала, чтобы он так и сделал. Она была бы не прочь ударить по этому злобно поджатому рту, способному произносить одни лишь пустые, банальные фразы и скрывающему за внешней жесткостью безволие и слабость.