Чем закончился весь этот ужас, я тебе, мил-друг, не могу сказать, потому что досмотреть не имею возможности, поскольку доступ для зрения сильно ограничен из-за бронебойных дверей и отвратительной слышимости в доме. Да еще, касатик, здоровье мое, пошатнувшееся от разрушительного действия нынешних времен, тоже не позволяет мне погрузиться с полной силой в расследование. Лишь на милицию нашу, заступницу и вседержительницу, надеюсь всегда и уповаю. И на президента нашего, да святится имя его, да приидет царствие его, тоже. Да не позволит он совершиться беззаконию на земле и посодействует восстановлению справедливости на небесах…
Ой, что это? Вода? Нет, касатик, накапай-ка мне лучше валокордина капель сорок на сахарок. А то что-то больно уж я разволновалась. Очень уж мучает меня эта до слез трогательная история. Прямо сердце щемит, и вроде как дурным духом меня омаривает. А на голову словно обруч терновый вздели и сжимают тисками…
Ох, отлегло немного, кажись… И то правда, пойду-ка полежу… Сейчас врача вызову, давление померить…
Уходишь, сынок? Ты уж заглядывай, не забывай старуху. Я тебе непременно еще чего-нибудь интересного соображу.
Глава 18
Совещание у генерального. Я смотрю на гневно подпрыгивающие щеки Дерева, на жестикулирующие пальцы, похожие на белых червяков, извивающихся в воздухе. На белых червяков, покрытых рыжеватыми волосами. Отвратительных червяков.
Как адски болит голова! Что бы сделать такого, чтобы эти белые червяки прекратили извиваться?
Наконец червяки успокаиваются и укладываются рядышком, один к одному, на серый рукав пиджака.
— Вы свободны. Идите!
Ой ли? Свободен ли я?
И от чего свободен? Точнее, от кого? Свободен от ненависти? От отчаяния? От бессилия? Нет, еще не свободен, но скоро буду свободен. Обязательно буду. Я уже все решил.
В моих руках, как в компьютерной игре, есть еще одна запасная жизнь, и я должен использовать ее с выгодой для себя. А иначе — зачем тогда было…
Например, пусть будет так.
На вечер назначена вечеринка. Иришка при полном параде торопливо подкрашивает перед зеркалом губы. Она прелестна. Она прелестна уже тем, что абсолютно ни о чем не догадывается.
— Ну, как я тебе? — спрашивает кокетливо, оглаживая маленькое черное платье.
— Ты неподражаема, дорогая! — Мелкий супружеский клевок в щеку, достаточная порция супружеской нормированной ласки.
— Я на минутку. Только детей посмотрю.
— Конечно, любимая, — улыбаюсь я (нет, это не моя улыбка — его!) в предвкушении приятного вечера с друзьями.
В машине зябко. Воздух еще не прогрелся, и Иришка мерзнет в тонких капроновых колготках.
— Как ты думаешь, Серенин разведется со своей Катюнечкой? — спрашивает она задумчиво. Душистый мех воротника ласково щекочет шею, отчего изредка жена ежится.
Как болит голова… И на черта ей сдался этот Серенин со своей Катюнечкой… «Кто это вообще?» — думаю я (думает он).
— Не знаю…
— У нее любовник, какой-то фрукт из банка. Он старше ее на девять лет.
— Вот как? — удивляюсь я (удивляется он).
Ресторан полон людей. Я (то есть он) галантно принимаю шубу супруги и отдаю ее гардеробщику.
— А, вон они! — Жена приветливо машет рукой друзьям за столиком. — Ну, конечно, она опять в черном и обтягивающем, — ехидно фыркает она. — Траур по последнему оргазму, случившемуся двадцать лет назад…
— Ты злючка! — сжимаю ее локоть.
«Интересная пара», — думают, наверное, окружающие.
Я провожаю ее за столик (нет, конечно, он ее провожает). Приветственные возгласы, рукопожатия, дежурные комплименты… Женщины обмениваются брезгливыми поцелуями, в этот миг они похожи на ласкающихся змей. Кончики их языков шевелятся, как острые жала.
— Что закажем?
— Фуа гра, пожалуй.
— Что будут пить дамы?
— Здесь чудесный сомелье, пусть он посоветует…
— Он посоветует тебе «Шато Марго» 82-го года. Всего несколько тысяч долларов за бутылку…
…В это время машина, неуверенно пятясь задом, выезжает из переулка и, постепенно набирая скорость, вливается в плотный вечерний поток. Слава богу, здесь недалеко. Я все успею (он все успеет). Время рассчитано точно. К тому же — темно…
— Что заказываете? — приближается вышколенный официант.
— Дорогая, что ты хочешь?
— А мне что-нибудь легкое. Фруктовый салат, пожалуйста.
Легкое дребезжание джаза — пробный, еще робкий пассаж. Скоро музыка разойдется и обрушит на зал водопад зубодробительных аккордов.
— Ох, ты же знаешь этих женщин, они вечно дрожат над своей фигурой.