Но только в тот день Митрич был приглашен на застолье к свату в соседнюю Брюхачиху. Помялся он, однако, прежде чем пойти. Потому как хотел сохранить себя в свежести для завтрашней работы, знал ведь, какой у его свата в Брюхачихе термоядерный самогон. Это такое пойло, брат, что мозги вместе с памятью как топором вырубает до самого утреннего опохмела. С утреца, как встанешь, опохмелишься, так враз в башке прояснеет. Точно в голову новую лампочку ввернут. Такой, брат, самогон особенный. Они его из каких-то грибов гонят. Чтоб лучше шибало. Обычная водка наш народец уже не берет. Очень привыкший к этому напитку у нас народишко…
Я, приятель, почему тебе так подробно об этом говорю… Я ведь этому свату сам двоюродный плетень и знаю точно, как оно было. Уморила в тот день жена Митрича: все ныла, пошли да пошли. Охота ей было перед родней в новой юбке покрасоваться. Ну и пошли.
Дальше что было, Митрич сам не помнит. Ежели спросить — не расскажет, хоть стреляй его навылет.
А было дело так. Надрался Митрич до положения риз, как и полагается на именинах, но, помня в глубине своей совести о важной работе, честно отправился за полночь домой, чтобы с утра с новыми силами приступить к ответственному поручению. Ибо грела его мысль о том, что в неминуемой грядущности еще две «красненьких» ему обломятся.
Только забыл он про чудесные свойства брюхачихинского самогона.
Объясняю тебе, в чем ошибка его заключалась. Запамятовал он взять с собой чекушку на опохмел, оттого-то и поплатился жестоко. Я так думаю, что опохмелялся он в то историческое утро чуть ли не простым пивом — вот в чем его ошибка была, чуешь?
Короче, утром пришел он беспамятно на работу, держа в голове образы людей, которых ему нужно было возродить к жизни для похорон. Потому что, считал он, настоящий художник не имеет права творить с бухты-барахты, нашармака. Должен он сначала образ этот в голове своей построить от «а» до «я», от носа до последней бородавки под глазом, и только потом уже за краски приниматься.
Впрочем, примерные образы у него были построены еще на трезвую голову, и Митрич самонадеянно намеревался, даже толком не опохмелившись, перенести их, так сказать, на полотно в животворном виде. Пришел он в свою мастерскую и принялся сосредоточенно творить. Время его поджимало, да и «красненькие» уже получены. Ибо не такой наш Митрич человек, чтобы задаток без стоящей работы брать.
Достал он снимки из кармана, из сейфа вынул краски, помаду, пудру и прочие художественные причиндалы. И стал работать на автопилоте, на одном голом мастерстве. Ну, чисто автомат! Порхает кистью так, что в жисть не догадаешься, что без памяти работает, пребывая в бессознательности от трагического отсутствия опохмелки.
Изобразил Митрич все, как положено. После работы грязные тампоны сгреб, краски в сейф вернул, фотографии в карман отправил и залюбовался делом рук своих. Папаня у него совсем как живой получился. Как и просили, со следами мужественной отваги на вновь восстановленном лице. И нос у него больше не кривился, и ухо вроде как вновь отросло. И на виске у него было все чисто, как полагается у порядочных людей.
А девица, та вообще замечательно получилась. Право слово, святая непорочность в ней светилась! Прямо хоть сей момент на небо в развеселую компанию к ангелам!
Ну, Митрич отправил эту двоицу поскорей в холодильник, а сам ушел отдыхать. Нужно было ему поправиться после вчерашнего, чтобы наконец память вернуть.
К обеду пришли горюющие родственники. Я лично выдал их ненаглядных. А они вместо того, чтобы слезами умиления от хорошей работы изойти, за голову схватились, а одна чувствительная дамочка даже в обморок повалилась, как в театре.
— Что такое? — удивился Митрич, глядя на такое. И даже оскорбился поначалу. В первый раз его работу так низко оценили. Презрели, можно сказать, вдохновение великого художника.
Пока дамочку на полу откачивали, родственники к Митричу подступили со всех сторон и ну его за грудки хватать, как за свои. Митрич такой фамильярности не любил и потому стал руками махать, чтоб те от него отступились. А родичи кричат:
— Что ты, подлец, с нашими покойниками сотворил? Зачем над родственными чувствами погнушался?
— Все сделал, как просили, — оборонялся Митрич из последних сил. Достал снимки из кармана, стал их родне тыкать. — Вот, смотрите, ваш дородный папаша не первой молодости с проломленным виском и головкой на сторону, как у куренка. Я придал ему образ приличного господина, заслуженного бухгалтера на пенсии. А вот ваша легкомысленная дама с сизым лицом. Я воплотил ее в невинном образе невесты, почившей на брачном ложе и так и не успевшей вкусить супружеских прелестей на горе влюбленному жениху.