В прежние времена он стал бы носить пенсне, но и теперь на его носу хоть и изредка, но возникали в тонкой золотой оправе очки. Как раз Лену он-то и заинтересовал более других обитателей центральной подземной “трубы”.
Блондмисска разговорила и растрогала старика. Лазарь Артекович расфуфырился, мокрые зубные перламутры девичьих зубов рассыпали звонкий, счастливый смех. Старый эстет почесался за ухом и сказал, что в прежние времена он пригласил бы её в танцевальную труппу, и она, ей богу, имела бы громкий успех.
24.
– Сэр Гарик утверждает, что я и так близка намедни к величайшему апофеозу.
– В чём же оно, ваше счастье, сегодня, деточка?
– Меня посватал Лорик Кицеман, – дерзко хохотнула блондмисска.
Лазарь Артекович торжественно снял с носа очки.
– Книг я не читаю давно. Там открывают старые истины. Старый денежный тюк вывезет из нашей доброй страны не только капитал, он претендует вывезти мисс Вселенной. Гарик, и вы ему позволите это? Нет, я был о вас куда более высокого мнения... – но тут к нам неброской пьяной походкой на кривых толстых ногах подошла тётя Таша, и беседа расклеилась.
Мы подумали, что Лазарь Артекович смутился жуткого вида доброй толстой старухи, но нужно было только увидеть, как пылко старик бросил в стороны старой сводни испытующий взгляд сластотерпца.
Тётя Таша шибко расклеила пятерню, и к ней приклеились деньги. Четвертной билет был до того нов, будто выглажен, а вот сам учитель решительно рванулся вперёд, чем ещё раз насмешил женщин столь разноплановых.
У соседнего фонаря Лазаря Артековича ожидал человек без возраста, определённо инженер по технике безопасности в каком-нибудь НИИ, излишне каплоухий, но тем более, быть может, желаемый. На лицах обоих страдальцев уже проступила блаженность вечерних ангелов.
В этот иегупецкий вечер они нашли себя для уродливой по форме взаимности, но чтобы ни говорил при этом читатель, они жили на нашей земле, а возможно, живут и поныне, и да простится им их безумная страсть. В этом городе всё не так просто. Молодые живут в наитии и любви, старики же часто в одиночестве и страдании. А если ещё плохая погода и донимает простатит, то прости их Господи. Им нужен массаж и... общение.
25.
Обычный день... Хотите “дилера”, хотите “цеховика”. Он ничем не проще, чем у других служащих госучреждений. Вот только несколько менее суетный в своём заглавном течении. Первые деловые встречи к двенадцати, запуск продукции уже к десяти. По крайней мере, в нашем с Лориком деле. Вроде бы и не было вчерашнего вечера с его вспышками молний, банным экстазом и заумными разговорами после того. Всё как обычно. От мира проистекает вкрадчивая удовлетворённость.
Богомольные старушки на лавочке тихо тянут “кедры ливанские”... Здесь шепчутся обо всём. Раскосо во все четыре стороны прямоугольного колодца двора бросаются таинственные, пронизывающие мир насквозь взгляды. Далее чешутся языки всемирного пламени. Армагеддон! Пирамидон запретили, молодёжь нюхает ацетон. И его запретят. К чему бы всё это...
Квакают жабы, мурлыкают кошки, по двору, опираясь на сучковатую палку, гарцует франтоватый старик в полевой армейской фуражке. Но он не производит впечатление отставника.
26.
– Ишь, Митьку-то, полицая, на моцион вынесло. Всё ёрничает, всё куражится, кабысдох. Толку, что отсидел. Он меня в сорок втором, когда к Германцу угонял, всю паскудник облапил. Я ему ещё на суде за это уже в сорок шестом в рожу плюнула. А он, помню, только подло обтёрся. Не платок, а портянка была при нём. Конвоиры ещё её у него отняли, чтобы не удавился.
Жаль, что немного ему по тем временам дали. Десять лет схлопотал. А всё думаю, мало. Хоть и не убивал, а вроде как бы теперь сказать, управдомничал, а горя от него многие и немало. Больше по женской части паскудничал. Ох и силовал молодух, ох и силовал. И девок да деток эшелонами в Германию гнал. А как отсидел! Говорят, десятником был. Баланду по пайкам расписывал. Вот и не сдох. Только в ногах живость подрастерял. А до слабого ремесла всё ещё вон в охотку. После срока вторую жену схоронил. Но всё ещё ёрничает, кабысдох аспидный...
27.
Сетуют старые. И не про нас вроде бы. И жизнь иная, и законы в ней вроде не те, а что-то по уху резануло... Блондмисска. То ли Лена, то ли Леда. Вчера рассказала, как один отчаянный португал, и где только на неё, в её непуганых краях сыскался все пел ей шуткой-прибауткой до безобразия часто:
Милая Леда, поедем в Толедо...
Слушаю старух мельком – слушать некогда, вспоминаю сказанное вчера мельком – вспоминать пустяки некогда. Всё это нужно мне только до тех пор, пока не прогрелся мотор. Но вот мотор заурчал сытым тра-ра-ра, а стало быть, я поехал. Отнюдь не в Толедо.