Разместившиеся во множестве на каменных сиденьях зрители бурно откликались на происходящее и вообще вели себя так, словно находились в театральной ложе. Они пили и ели. Аплодировали и дудели в дудки. И даже когда хор исполнял торжественный танец, интерлюдии сопровождались свистом тех, кто либо сокрушался из-за прискорбной утраты чистоты хореографии, либо выражал свое одобрение по противоположному поводу. И все же в самые трагические моменты при исполнении отдельных сольных партий в сопровождении одинокой флейты зал затихал. Один из таких монологов Андромеды запал в душу Алекса. Позднее он купил текст у театрального писца.
АНДРОМЕДА (в цепях):
Подобно той Елене, настоящей,
Что Трои не видала никогда,
За призраком которой корабли
В тщете носились, волны рассекая,
За призраком, что так любил Приам,
Видением, ниспосланным богами,
Чтоб разума навек лишить мужей,
Иль, может быть, видением богини,
Желающей Елену сохранить
От вожделения Париса и безумств
Тех, суждено кому разрушить Трою…
Я тоже в жертву отдана фантому
Тщеславия отца, что вызвал гнев
Великого владыки Посейдона.
Но смерть моя куда как не фантомом
Представится, когда придет морское
Чудовище, что эти берега
Из года в год привыкло разорять.
Что, если это чудище реально,
А не пиратами придуманные сказки,
И можно откупиться от него
Лишь кровью взлелеянной невинности моей!
И кто мои оковы разорвет, как не пират?
Ведь знают все: герои – пираты те же
Под другим прозваньем, с судьбой ведущие
Неравную борьбу, у времени похитить
Пытаясь мантию величья. У богов
Крадущие бессмертия огонь. И у самих
Могил забвение пытаются украсть.
И все ж не для того ль герои место
Желают у истории отнять,
Чтоб возвести на нем свой фаллос власти?
Не сыновей и дочерей чтоб породить,
Но имя, только имя героя,
Перед которым женщины должны,
Колени преклонив, молиться и стенать?
И все равно душа героя жаждет,
Пирата жаждет, чтоб взял меня
И муки ожиданья прекратил.
А может быть, герой с пиратом в схватке
Сойдутся и падут к моим ногам,
Оставив рядом меч окровавленный
И острый зуб чудовища морского,
Чтоб цепи разорвать и распилить.
Оковы сбросив, я б умчалась прочь
И стала жрицею в укромном храме леса,
Там, где не рыщет привиденье-бог,
Где не выходит, ухмыляясь, он из тени
В обличье безмятежном пастуха
И,не всплывает из глубин наядой
С грудями крепкими и прядями златыми,
А после, маску сбросив, предстает
Самим собой. Ах, рвется как душа
Моя меж страхом перед поруганьем
И страхом быть спасенной от него.
Ах, как безумно мучает меня
Желание обеих этих судеб…
Но что это, на берегу какой-то шум,
Какой-то скрежет когтей… Иль не когтей?
Шаги и звон железа? Я слышу: о воздухе
Доносится дыханье, какой-то шорох быстры
Словно конь в галоп пошел по облакам,
Его копыта на кружевах их оставляют дыры.
Из них сочится дождь, иль это слезы неба?
Откуда, с моря или с неба он идет?
Герой ли он? Бог? Зверь иль человек?
А может быть, я слышу сердца собственного
Стук, потока крови эхо в цепях,
Что держат крепко, как любовника объятья?*
За несколько дней до постановки «Андромеды» Алекс прогулялся до перекрестка Эсаглии и Каср, в душе опасаясь и отчасти надеясь, что не найдет там никакого салона.
Ни опасения, ни надежды не подтвердились. Заведение Мориеля стояло на указанном месте и представляло собой довольно внушительное угловое здание. Сводчатые проходы, снабженные крепкими ночными ставнями, открывались на расположенную на первом этаже парикмахерскую и на соседствующий с ней салон красоты. Надпись на греческом и клинописью извещала:
ДОСТОЙНЫЕ ВАС ОТДЕЛЬНЫЕ КАБИНЕТЫ НАВЕРХУ ПО ПРЕДВАРИТЕЛЬНОЙ ЗАПИСИ
У входа в парикмахерскую раб с татуировкой на лбу и засунутым за пояс мечом сторожил впряженного в легкую колесницу серого жеребца. Другие клиенты, должно быть, прибыли пешком: пара бородатых брадобреев и два бородатых цирюльника усердно обрабатывали мужскую и женскую головы. Посетители восседали на деревянных тронах, цирюльники и брадобреи стояли на низеньких скамеечках. Заведение не бедствовало, что подтверждалось имеющимися в изобилии бутылочками с маслом и благовониями, горшочками с мазями, костяными гребнями, бронзовыми щипчиками, медными пинцетами, маникюрными наборами, морскими раковинами с румянами и краской для век, бритвами, квасцовыми палочками, щетками из верблюжьей шерсти, тазиками, зеркалами, завивочными клещами и маленькими угольными жаровнями для нагревания последних.
* Перевод Л. Криволапова.
Дожидаясь, пока мастер доведет до совершенства завитую и намасленную прическу клиента, Алекс задержался у входа. Наконец мужчина поднялся, полюбовался собой перед зеркалом, расплатился за работу и взял из вазы ореховую трость. Алекс тут же прошмыгнул в парикмахерскую и занял освободившийся трон.
– Чего угодно, господин?
– Э-э… угодно стрижку.
– Стрижку? Но у вас и без того короткие волосы, как же я могу сделать вам стрижку?
– Ну… тогда побрейте.
Мастер похлопал Алекса по щеке мягкой пухлой ладошкой.
– Я бы предложил обратное, господин. Хотя если вы предпочитаете брить лицо…
– Такой стиль предпочитает ваш хозяин, Мориель. Вообще-то я пришел повидаться с ним. Он может меня обслужить?
– Хозяин занят, господин. Он никогда не работает внизу. И принимает по предварительной записи.
– Полагаю, меня он примет. Скажите, что меня зовут Алекс. Алекс-грек.
– Разве я не сказал вам, господин Алекс, что он занят? – раздраженно ответил цирюльник.
В этот момент из-за тростниковой двери появился сам Мориель. Придерживая дверь и кланяясь, он выпустил красивую даму, чьи рыжие волосы напоминали вспыхнувшую ярким пламенем высокую поленницу. Дама тоже наклонилась, чтобы не испортить прическу соприкосновением с притолокой, и, сопровождаемая Мориелем, направилась к колеснице, подняться на которую ей помог татуированный раб.
Хозяин вернулся, и Алекс тут же соскочил с трона.
– Извините, Мориель!
– О, наш знаменитый тезка собственной персоной! Какая честь. И так скоро после нашей последней встречи. По редчайшему совпадению у меня как раз есть пять свободных минут. Пожалуйте наверх.
Они поднялись наверх, прошли по коридору и свернули в просторную комнату, окно которой было затянуто марлей, служившей препятствием как для любопытных взглядов снаружи, так и для насекомых.
Зеркала и чаши, бутыли, гребни и кувшины. Гребни здесь были только серебряные, чаши из фарфора. На одной полке – самые разнообразные золотые и серебряные заколки для волос, на другой – причудливые сооружения из медной проволоки, каркасы для будущих вычурных причесок. Три оштукатуренные стены украшали живописные фрески: полнотелые гаремные одалиски, купающиеся в мраморных фонтанах, разлегшиеся в вольных позах на диванах или прихорашивающиеся на фоне роскошных занавесей.
Трон для клиентов был дополнен мягкой подушечкой, дерево покрыто позолотой.
– Чему обязан таким удовольствием? Времени на решение нашей маленькой загадки было слишком мало, здесь требуется крайняя осторожность. А вот прийти сюда без предупреждения и в рабочее время – верх неосторожности. Или вам так не кажется?
– Может быть, но есть кое-что, о чем вам следует знать.
И Алекс изложил заранее подготовленную версию событий, связывавшую между собой маленький свиток – так он решил называть кассету, – Дебору и мужчину, которого видел с ней в храме Иштар.
Мориель задумчиво погладил гладкий, как у евнуха, подбородок.
– Хм-м, интересно.
– Вы ведь тоже там были. Может быть, и мужчину видели.
– Что? А, нет. Кажется, нет. Я ведь и не присматривался. Был занят другим. Отделен от мира занавесом.
– Подумайте! Мориель наморщил лоб.