Зато мама получила облегчение от поездки. Сынок теперь будет в надежных бабушкиных руках и подальше от Кашиной.
На смену Кати слег Максим, и серьезно. Я уже сбился со счета, который раз он болел на протяжении четырех месяцев. На этот раз домашним врачеванием не обошлось, легли в больницу. Катя поникла окончательно. Будто какое-то проклятье свалилось на головы Кашиных. Катя была подавлена в крайней степени. Проблемы, одна за другой, выводили из равновесия. Казалось, я никогда не видел ее такой растерянной. Она не знала, за что хвататься.
– Я не знаю, что мне делать, – говорила она, – как быть с работой. У нас сменщиц нет. Ну что же это такое…?! – она была на грани срыва. – Еще ты уезжаешь. Пипец…
Мы даже не могли попрощаться по-человечески. Все вверх дном. Кате пришлось ложиться вместе с Максимом, предварительно набрав лекарств, гривен на семьсот.
Билет взят на 18 марта, а их выпишут не раньше двадцатых. Может и к лучшему, раздумывал в темной комнате перед сном. Я же совсем перестал общаться с семьей. А теперь побуду пару дней дома, с родными. За четыре месяца мы очень мало общались. В основном обсуждали мои проблемы. Наверное, так и развязываются семейные узы. Всегда не хватает времени. Близкие становятся чужими, шаг за шагом.
С Катей последние три дня виделись в больничной комнате для свиданий. Мрачная, с плохим освещением, холодными стенами, комната принимала посетителей на школьных партах и деревянных лавках. Строго по графику, после обеда, я приезжал с передачами от бабушки, и мы сидели ровно час, переговариваясь полушепотом и держась за руки.
Соседка поутихла, смирилась или остыла. Больше ссор не возникало. Я обещал приезжать как можно чаще, хотя смутно представлял будущее. В день отъезда Катя вручила открытку в форме мишки, из которой выглядывали тетрадные листочки в клетку.
– Только сейчас не читай, – просила она, – сядешь в поезд, тогда откроешь. Не забывай про меня…
Я пообещал, что так и сделаю. Мы крепко обнялись, и я умчался с холодным сердцем в края, где недавно коротал тоскливые дни. Я был снова обречен на одиночество, хотя, в сущности, у меня была девушка. Тогда почему-то промелькнула мысль, что жизнь не под нашим контролем, а в чьих-то невидимых руках, и мы глубоко заблуждаемся, планируя о будущем.
За несколько часов до поезда зашел к бабушке попрощаться. Не знаю зачем, просто хотел в знак уважения сделать это лично. Бабуля как всегда встречала улыбкой. Мы сели на кухне и около получаса разговаривали. Она разоткровенничалась, и многое рассказала о прошлой жизни Кати с Сергеем. Торопливо, словно давно хотела поделиться, но не было подходящего момента. Не известно, зачем она это делала. Однако я выслушал.
– Ты думаешь, я жила в таком бардаке? Никогда! Только появился этот идиот Сережа, все пошло прахом.
Старушка заводилась, словно эта тема сидела у нее в печенках.
– Мы его кормили, обстирывали, убирала за ним так сказать. А он неблагодарный, пил свои банки. Что мы пережили, если б ты знал, – мотала головой бабушка. – Смотрит, бывало, кино, «Кать, иди сюда, погляди». Она приходит, а там кровища рекой, вампиры, Катя чуть в обморок не падает, а этот дебил ржет.
– Я знаю, она вида крови не переносит, – подтвердил я как в зале суда.
– Ну, ты подумай, какой у человека интеллект. У нас в семье все интеллигентные были, откуда этого к нам занесло. Представь, один раз говорит, что даже я слышала: «Максим вырастет, мы с ним всю Брянку переимеем». Ты представляешь?! Да это недоумок какой-то. А я отвечала, что Максим вырастет более нравственным, чем он, чтобы собирать хламидии по всему городу. Ты можешь представить возмущение, которое я испытывала? А за Катю как обидно.
Я слушал и чувствовал, как шевелятся волосы от эмоционального рассказа. Бабушка реально ненавидела собственного зятя, как самого злостного врага. Мне кажется, она бы и собак на него спустила, дай ей волю.
– Максим только родился, – продолжала бабуля, – сразу бабушке под бок, – и похлопала по правой стороне. – И по сию пору так. Они на свои гульки в Авто-бар, а я с малым всю ночь. Придут под утро, и спят целый день.
А Кэтти не такая уж хорошая мамаша, как оказалось.
– И в кого Максим такой жестокий, понять не могу, – будто сама с собой рассуждала Алла Ивановна.
– Ребенок трудный, – подтвердил я. – Как-то козлом меня назвал.