– Куда?
Она нервно взмахнула руками и сказала:
– Только в Россию.
Меня бросило в холодный пот, словно бабушка с сумками уже стояла на моем пороге.
– А где жить?
– Все равно где, лишь бы спокойно! Любая развалюха подойдет. Если будет нужно, я сама построю со временем.
Не было сомнений, она имела в виду тот дом, во дворе которого мы находимся. Страх обуял меня. Я понял, что мне адресован призыв к решению проблемы. И поторопился сразу внести ясность.
– Кать, я бы с удовольствием принял всех вас, но пойми я сам здесь на птичьих правах. Моего тут ничего нет. По счастливой случайности есть работа и этот дряхлый дом.
– Я же ничего тебе не говорю, – она сильно поджала губы. Но было видно, что я попал в точку, она рассчитывала на меня.
– А куда ты пойдешь? Куда?
Мы замолчали. В эти минуты жары не чувствовалось. Неясные мысли терзали ум. При всех обстоятельствах Катя крепко хваталась за наши отношения. В ее планах мы были вместе и неважно где. Одно меня смущало, она как-то уводила от моей семьи. Долг перед родными стоял на первом месте, словно нерушимой заповедью, высеченной в сердце.
Было ясно, что Катя ждала мужских поступков. Ей нужна помощь, и я должен проявить себя – показать, на что годится любящий человек. Но вместо необходимости спасаться, я больше видел странные порывы навязчивости и наглости.
Я не хотел ни чем помогать. Она вдруг стала для меня обузой, а бабушка и сын, тем более. И тут, словно озаренный, я понял, что не люблю ее, но люблю то, что между нами происходит. Я больше предпочитал наслаждение, чем решение всяких проблем. Меня не волновало ее расстройство или боль. Но точно знал, что от нее нужно.
Какой же я мерзавец, обвалилась мысль, как комок снега. Как же я могу кого-то критиковать или говорить о мужественности?! Стыд заковал руки и ноги. Наверное, в тот момент я удрученно склонил голову, с позором укрываясь от чужой беды.
Мне открылись мои истинные возможности и силы, они ровнялись нулю. А я лишь похабник, бессердечно игравшийся чужой жизнью. Катя должна была догадаться. Уверен, она все прекрасно понимала, но видимо я много для нее значил, раз вцепилась мертвой хваткой. Она, наверное, до последнего надеялась, что с меня будет толк.
Во второй выходной в лучезарный июньский день мы выбрались в маленький поход. По ярам и цветущим холмам виднелись бескрайние поля и просторы, дарящие ощущение свободы. Воздух был наполнен душистыми травами. Цепочка детей послушно тянулась за нами. Трое из них – мои сестры. Я как полководец шел впереди и вел любимыми путями, изредка останавливаясь, чтобы сфотографировать прекрасные пейзажи.
Детвора рассыпалась по всему холму в поисках ягод. В это время они уже отцветают, но еще оставались небольшие полянки. Клубничный аромат выдавал маленькие красные лакомства среди высокой травы.
Катя молчала. Вдыхала степной воздух и рассматривала зеленое царство. Мы приближались к березовой посадке. Молочные стволы с черными пятнами тянулись далеко вперед, мешаясь с раскидистыми акациями. Ни с того, ни с сего, моя спутница побежала трусцой. Высокая трава хлестала ее по бедрам, а черная прядь волос, перекидываясь с плеча на плечо удалялась, пока не исчезла совсем за небольшим хребтом у подножия берез.
Я дивился эмоциональному порыву, который заставил устремиться к горизонту. Я был уверен, она хотела слиться с бесподобной красотой природы. Очиститься от накопившихся бед и надышаться свободой, но странная пустота стала разрастаться в моих глубинах. А ощущение одиночества обморозило, как крещенский мороз.
Высокопарные размышления рухнули, когда я увидел едва уловимое облачко дыма – она просто спряталась покурить. Когда я спросил, почему она ушла без нас, Катя ответила, что не смогла сдержаться от восторга. А я в свою очередь почувствовал себя каким-то брошенным. Словно ни какого общего чувства в нас нет. Мы отдельно друг от друга, раз восторг посещает одного, но минует другого.
Дети радовались необычному походу. Они вдоволь наигрались и к концу дня вымотались. Возвращаясь, мы разделились на группы, и, наблюдая за младшими, шли отдаленно сзади, обсуждая насущную тему будущего.
Катя как ребенок капризничала, не могла терпеливо выслушать, ее невозможно было убедить. Она возмущенно извергала недовольства, совершенно обезоруживая истерическим поведением. Казалось, она просто хотела покричать, поссориться, выплеснуть все, что у нее внутри и не важно, что я говорю.
В ней бушевал мужской характер решительности и гордости. Или это просто способ меня нервировать. Ее любимая фраза «Я все сделаю сама», и невыносимый жест, когда она шла впереди. Так всегда, самоуверенно шагая впереди, решала вопросы Екатерина «Великая». Однако, в поведении не было здравого смыла, одни эмоции и слова, которые только раздражали, а я просто чувствовал себя идиотом.