— У-у, Емарай Емаревич! У, кошерная свинья! Это твой сын! Он похож на тебя, как две капли воды! И Сора-Лея взялась за свою привычную работу: она плакала, сморкалась и ругалась.
Шендер Фикс не отвечал ни слова. Он только бегал от одного окна к другому, боязливо глядя, не идет ли кто-нибудь к ним.
А злосчастный Митрофан, несмотря на крики Соры-Леи, продолжал безмятежно спать.
Пока Сора-Лея припоминала мужу всю свою несчастную, а его распутную жизнь, пробило одиннадцать. Тогда Сора-Лея спохватилась: вытерла слезы, перестала клясть мужа и только продолжая по-прежнему неистово сморкаться, стала варить бобы к завтрашней продаже.
Потому Сора-Лея легла спать в этот раз очень поздно.
Но на утро она проснулась раньше обычного. Сора-Лея одевалась и прислушивалась, что делается в доме: спит ли мальчишка, или, может быть, к ее счастью, вдруг исчез куда-либо.
Этот полоумный мальчуган вчера не проснулся и остался спать на полу коридора так, как улегся сам. И теперь Соре-Лее было жалко, ни в чем неповинного ребенка.
Но все сострадание Соры-Леи к несчастному улетучилось вмиг, когда она одевшись, глянула на кухню. На полу, возле котла, в котором Сора-Лея сварила бобы, мирно спал, пустив слюни, мальчишка. Очевидно, изголодавшись, он встал среди ночи, нашел котел с вареными бобами и в один присест съел всю дневную торговлю Соры-Леи. Котел был пуст: только на дне его валялась бобовая шелуха.
Сора-Лея пришла в такую ярость, что если бы мальчишка лежал как-либо повыше, она непременно влепила бы ему затрещину или, хоть, в крайнем случае, выдрала бы его за уши.
Но Сора-Лея сдержалась и выместила свою злобу на муже. Она подскочила к постели, безмятежно — ничком — спавшего Шендера и стала колотить кулаками по его тщедушному телу, причитая:
— Ой, зарезал, ой — сумасшедший зарезал!
Разбуженный таким странным образом и, в то же время, испуганный Шендер Фикс вскочил с постели.
— Кого он зарезал? Кого он зарезал? — спросил Шендер Фикс, почесываясь, и глядя сонными глазами на жену.
— Посмотри там! — смогла только указать на дверь Сора-Лея.
Шендер Фикс выскочил в одном белье на кухню и осмотрелся: нигде ничего страшного не было. Наоборот, мальчишка проснулся и сидел возле котла румяный и веселый.
— Я не понимаю, что тут случилось? — вбежал назад в спальню Шендер Фикс.
— Старый дурак, старый о́гер! Ты прожил с девками все свои мозги и уже не можешь понять, что этот сумасшедший Митрополит сожрал все мои бобы! Сожрал столько, сколько съедают за день оба рынка вместе — Коровий и Конский!
Шендер Фикс больше из любопытства вернулся назад на кухню.
— Митрополит, это ты съел бобы? — спросил он.
— Я.
— Все съел?
— Не-е, — ответил мальчишка и, запустив руку за пазуху, достал оттуда вместе с невредимым вороньим яйцом и какой-то медной пуговицей горсть измятых вареных бобов.
Шендер Фикс при всей неприятности не мог не улыбнуться.
— Что же ты хочешь, чтобы человек жил не евши? — сказал он, возвращаясь в спальню. — Но от него надо все прятать, ведь он полоумный!
— Прячься от него сам, хоть в могилу, Емарай Емаревич! Прячься, несчастная тряпка, если тебе так хочется! А я найду средство избавиться от этого байстрюка, от этого проклятого мамзера! — кричала Сора-Лея, завязывая платок.
Затем Шендер Фикс не успел опомниться, как она достала из его пиджака бумаги мальчугана и, утирая на ходу слезы, вышла из дому.
План Соры-Леи был чрезвычайно прост: она решила посоветоваться с Залманом Наперстком, о котором все местечко говорило, что хотя он и мал, как буква «юд», но зато хитер, как Лаван. Наперсток считался лучшим в местечке адвокатом.
Залман Наперсток не получил никакого специального образования. Сначала он, как водится, учился в хедере, а потом перешел в руки письмоводителя пристава, который показывал ему, как подшивать дела и как с помощью обыкновенного ножа доставать из любой казенной копилки с надписью «на бедных сирот» или «на раненых» — медные пятаки. Но все-таки, в результате пятнадцатилетней учебы, Залман Наперсток к Революции стал письмоводителем земского начальника и так наловчился писать разные бумаги, что евреи говорили о нем: — Он пишет, как вода плывет!
Революция выбила Залмана Наперстка из колеи, но и то не надолго. Как только настали суды и потребовались снова всякие заявления и прошения, Наперсток почувствовал себя в своей тарелке. Он вновь зажил припеваючи, составляя клиентам разные мудреные бумаги со всеми этими «фактически», «юридически» и «принципиально».