– Я сам оденусь, я взрослый, – спрыгнув на пол, заявил он нам, протянув мне руку в ожидании, что я выдам ему номерок от одежды.
– Нет, тебе нельзя, я помогу тебе одеться и дома буду следить, чтобы ты не активничал.
– Я не маленький! Я сам! – решил не к месту и некстати заупрямиться сын. Порой с ним было не сладить. Видимо, Черкасовские гены срабатывали, потому что подобных вздорных черт характера у меня не наблюдалось.
– Руку надо беречь, малой, а то как ты будешь хлопушки хлопать в Новый год? – Гриша присел на корточки и заглянул сыну в глаза.
Эта сцена разбивала мне сердце. Каждый раз, видя их рядом друг с другом, я сгорала от чувства вины и одновременно жутко боялась, что моя тайна раскроется.
В это время зазвонил телефон, и я уже не могла сбрасывать звонки от Таи, которая, очевидно, испугалась, что мы не берем трубку, и позвонила раз двадцать. Гриша кивнул мне, давая понять, что справится, и я отошла в сторонку.
– Лиза! Что у вас случилось?! Почему не берешь трубку?
– Тай, извини, – быстро объясняла я, глядя, как Гриша заботливо одевает сынишку, – Кирюшка бежал с крыльца и очень сильно упал…
Подруга заохала и запричитала, виня себя, что не предупредила меня посыпать ступеньки песком, и позвала Макса, чтобы ехал нас спасать.
– Не надо, Тай… Тут Черкасов. С нами в травмпункте, всё в порядке. Думаю, он отвезет нас обратно.
Повисла неловкая пауза, сказавшая мне многое. Не будь подруга замешана в визите Гриши в наш дом, она бы обязательно удивилась, откуда он оказался рядом с нами. Но Тая не могла этого сделать – ведь она всё и подстроила!
– Тай, ты же специально не предупредила Черкасова, что мы в доме? – решила я быть честной и не ходить вокруг да около.
– Лиз… Ты прости… Я бы ни за что так не поступила, если бы у тебя всё было по-прежнему, но Константин тебя бросил, и я подумала…
– Тая, это нечестно… – надтреснутым голосом прошептала я. – За моей спиной… Ты могла сказать…
– Я говорила! Много раз говорила, Лиза! Ребенок должен знать отца. Я так долго берегла тайну ради сохранения твоей семьи, но сейчас хранить-то и нечего?
Больше всего мне хотелось бросить трубку, слушать откровения подруги было невыносимо. Слушать и одновременно признавать ее правоту. Я так привыкла прятаться от правды, что сейчас мне было очень больно, душу будто перемалывало в мясорубке.
Но я не представляла, как сказать правду Грише! Как признаться? Как потом смотреть в его глаза?! Тем временем подруга продолжала вещать на том конце провода:
– Приезжайте к нам пораньше, раз уж вы с Гришей оказались вместе. Мы сегодня вечером будем ставить елку.
– Нет, я всё еще хочу побыть одна, а Кирюшке нельзя активно работать рукой. Черкасов отвезет нас домой, а потом пусть едет куда хочет…
Кинув взгляд в сторону уже одетых Гриши и сына, я похолодела. В ожидании моего возвращения они занялись разглядыванием свидетельства о рождении! Вот большая мужская рука открыла красную книжку… Вот Черкасов вчитался в строки и нахмурился.
Сердце мгновенно провалилось куда-то вниз, когда наши взгляды встретились.
Он сжал зубы и выпрямился, ожидая, пока я на ватных ногах подойду к ним и под немигающим взором оденусь. Я шла за Черкасовым до машины едва дыша. Оказывается, я уже понимала его эмоции. Всегда такой улыбчивый, обаятельный, сейчас он явно злился, сдерживаясь ради ребенка. Продолжал он молчать и по дороге в дом Суворовых, врубив громко музыку и периодически встречаясь со мной взглядом через зеркало заднего вида.
Я боялась, тряслась, стискивала Кирюшку в объятиях и пыталась подобрать слова. Боже, что же я ему скажу в свое оправдание?!
Глава 12. Условия
Гнев и смятение туманили разум. Ни черта не было понятно! Пацан мой? Невозможно! Как такое уложить в голове? Но я видел своими глазами прочерк в графе «отец» в чертовом свидетельстве о рождении. Видел дату, когда родился Кирилл. А считать я умею.
Как так вышло, что у мальчика нет отца, а у Лизы есть муж? Что за бардак у них творится в семье и почему меня это так, мать его, волнует?
Ехал обратно из травмпункта и старался сдержаться ради ребенка. Уже странным образом понимал, что нужно его оградить от разборок взрослых. Берег. Непривычное чувство. Новое. И это не такая забота, как о сестре или девушке.
Совсем иное. Более глубокое и сильное. Отчего внутри всё сжималось и было трудно вдыхать кислород. Жалость просыпалась к этому мальчику, у которого отобрали возможность знать настоящего отца. А меня лишили собственного ребенка!