Т е щ а. Так это же счастье!
В и д а. Нет! Это страшно.
Т е щ а. Самое страшное — привычка. Двуспальная кровать. Храп в два горла. Но мы говорили о твоей улыбке…
В и д а. Мне было страшно. И в один прекрасный день я заметила: если улыбаться и широко шагать, вокруг как бы образуется ореол, который привлекает к тебе людей и в то же время охраняет тебя.
Т е щ а. Отличная выучка и прекрасные результаты. Наши идиоты обезумеют от музыки твоего смеха, прелестная дева!
В и д а (снова встряхивает волосами. Присаживается на ручку кресла). Но ты же действительно не имеешь представления о том, кто я такая!
Т е щ а. Вида! У нас нет времени играть в прятки.
У Виды вырывается смех, совсем иной, чем тот, заученный: низкий, едкий смешок. Она наклоняется к Теще, что-то шепчет ей на ухо. По коридору проходит кларнетист, приближается, затем удаляется.
(Стонет в восторге.) О господи боже!
В и д а. Договорились?
Т е щ а. Ну, девка! (Хохочет.) Ха-ха-ха!
В и д а. Аддио, мама! Ночью все дороги открыты. Я тебя покидаю.
Т е щ а. Погоди! Никуда ты не пойдешь! И не думай!.. О мадонна, какой сюрприз! Ой-ёй-ёй! Постой, тебе говорят! Если врешь, я тебе уши отрежу!
В и д а. Но, госпожа, мне незачем врать!
Т е щ а. Не смей называть меня госпожой! Так, говоришь, три года?!
В и д а. Я дневник не вела. Примерно…
Т е щ а. А по трезвом размышлении?
В и д а. Да!
Т е щ а. Надеюсь, товар первый сорт, а?!
В и д а. Да приходилось слышать, что не так уж плох.
Коротенькая пауза.
Т е щ а (бурно). Я тебе скажу по-итальянски, ты наверняка по итальянски умеешь. Bravo, cara! Meravigliosa! Bravo![28]
В и д а. О господи! А ведь вы совсем не пили!
Т е щ а (обнимает Виду, крепко прижимает. Поток слов). Ну как ты не понимаешь? Неужели ты не поняла, что я нахожу все это чудным, прекрасным, ну и так далее?! Это же свобода! Это значит, ты решилась, и никто тебе не указ… Ты выбираешь на равных… Вероятно, для нас нет другого способа раскрепоститься! Ну, девчонка, ну, паршивка! Божественный фокус! Поверь, в этом нет ничего страшного. Наоборот! Ужасно, когда ты привязана по-собачьи, по-женски… к одному и тому же столу, к одной и той же постели, к одному и тому же дикарю!
Вида слушает, точно не веря своим ушам.
(Пускается вместе с Видой в шутовской пляс, напевая на мотив польки.)
В и д а. Да ты, мамуля, просто зверь. Потрясающе!
Останавливаются.
Т е щ а. Теперь-то мне ясно, что ты — главный выигрыш в моей лотерее! Ха-ха, какой случай! Быстро и эффективно!
В и д а. Но я же тебе сказала…
Т е щ а. У них будет такое похмелье, что им до конца дней своих не очухаться!
В и д а. Да что ж ты меня не слушаешь, в бога душу…
Т е щ а (кончиками пальцев бьет по губам). Так ты у меня выражаться не будешь! Я запрещаю!
В и д а. Ладно, не буду. Я должна тебе исповедаться… Случается, распущу нюни, и так хочется ложиться в постель каждую ночь с одним и тем же человеком… чтобы был общий шкаф, где его рубашки лежали бы рядом с моими… как у всех людей… ну и… Не смей надо мной смеяться! Во мне нет той ненависти, что питает тебя. И потом, у тебя все-таки была своя лампа, и она горела на столе, за которым ты обедала вместе с мужем…
Т е щ а. С мужем у нас был общий склад, дитя мое! Общая лавка! И никакого просвета, не то что лампы! Мышиная жизнь среди рассыпанной муки в серой тьме, под заплесневелыми сводами.
В и д а. Не верю!
Т е щ а. И не надо! Я же не утверждала, что смотрела на него иначе. А когда он умирал…
В и д а. Ну, расскажи!
Т е щ а. Тс-с-с! В другой раз! Они там вылакали все шампанское. (Тянет Виду к дверям в глубине сцены. За сценой.) Положись на меня! Это как ночной фейерверк! Вот увидишь, будет отлично!
Из коридора доносятся шаги, смех, звуки кларнета. К л а р н е т и с т заглядывает в комнату, играет на пронзительно высоких нотах. За ним, спотыкаясь, вваливается К а р л. Он оглядывается, морщит нос, трясет головой. «Невесты» Р о з и, М а р т а и Ц и л к а, разгоряченные вином, цепляются за мужчин, щебечут. Музыкант, ускользнув от них, мешком валится на первый попавшийся стул, икает. Женщины перекидывают Карла, как мяч.