роили, у него самая большая пропускная способность. Директор крематория — его хороший знакомый, который раньше тоже занимался похоронным бизнесом, и он, водитель катафалка, время от времени, когда возникали затруднения, брал у него напрокат различные транспортные средства. Разумеется, черные, и по-черному, добавил водитель и ухмылялся до тех пор, пока наконец родители не догадались, что речь идет об особенно остроумной шутке труповозчиков. Они вежливо улыбнулись, уже почти не слушая водителя катафалка. Видимо, оба устали жевать и их потянуло в сон. У отца мгновенно сомкнулись веки, а мать, как это часто с ней случалось, усталым и в то же время немного загнанным взглядом смотрела куда-то вдаль. Только я бодрствовал и внимательно разглядывал шофера катафалка, что тот, должно быть, истолковал как проявление особого интереса к его рассказам. Меня же больше интересовали его внешность и его лицо, на котором я пытался отыскать следы его профессии. Я искал в водителе смерть — или по меньшей мере труп. У смерти было красноватое лицо и желтые зубы с дыркой в нижнем ряду. Волосы гладко зачесаны назад, без пробора, и немного не доходили до воротника рубашки. Они блестели, их, судя по всему, смазали бриолином. Смерть, а туда же — пользуется бриолином. Это мне не понравилось. Не понравилось мне и то, что его бакенбарды тоже блестели от бриолина. Кроме того, на щеке у него было большое коричневое пятно, затянутое красноватой коркой. Я внушил себе, что это старческое пятно, иные называют его могильным или гробовым пятном, они хорошо видны на руках стариков. На руках отца тоже появилось несколько таких пятен. Но на лице их еще не было. Запекшаяся корка на могильном пятне труповозчика была еще довольно свежей. Должно быть, он расцарапал себе пятно или даже пытался его содрать. Водитель катафалка еще слишком молод для могильного пятна такой величины, и он боится смерти, подумал я и продолжал разглядывать его щеку. Это вдохновило его на дальнейший рассказ. Особенность нового крематория — мощность печи. Печь в этом деле — главное. Если печь никуда не годится — никуда не годится и весь крематорий. Новые печи, правда, — это просто фантастика, его знакомый, директор, однажды ему все продемонстрировал и даже показал коллекцию несгоревших, точнее, несгораемых частей трупов: искусственные суставы, зубные протезы, металлические штифты, гвозди, скобки и тому подобное. Показал ему директор и остатки только что сожженного трупа, открыв под одной из печей ящичек с пеплом и вытащив оттуда несколько сохранившихся человеческих косточек Чтобы продемонстрировать ему, насколько чисто, безупречно и гигиенично работают его печи, директор положил одну из косточек в рот и принялся грызть ее, спрашивая водителя катафалка, не хочет ли и он попробовать. Директор сунул ему в руку одну из косточек и, не прекращая сам грызть свою, повторял: «Попробуйте и вы! Попробуйте!» Но водитель, по его словам, с благодарностью отказался, всему же есть предел, хотя он ничуть не усомнился в том, что печи работают абсолютно гигиенично. Гигиена — это альфа и омега в похоронном деле, сказал он, гигиена, тактичность и быстрота — вот основные элементы похоронного дела. Услышав слово «дело», отец очнулся от своей спячки, посмотрел на часы и сказал, что нам надо торопиться. «И куда же?» — спросил водитель катафалка, чей обеденный перерыв, видимо, мог растягиваться на многие часы. «К барону фон Либштедту», — ответил отец. На что водитель сказал, как бы подчеркивая свое хорошее знакомство с бароном: «Тогда вам никак нельзя опаздывать». Мы пришли в лабораторию, опоздав на несколько минут. Лаборантка встретила нас замечанием, что встреча назначена на четырнадцать часов, а не на четырнадцать десять. Родители пробормотали какое-то извинение, после чего лаборантка заметила, что профессора еще нет на месте, но он вот-вот должен появиться. Мы ждали профессора примерно полчаса. Он вошел не поздоровавшись и, не обратив на нас внимания, о чем-то спросил лаборантку. «Они здесь», — ответила та, показывая на нас. Профессор повернулся к нам, обвел взглядом отца, мать и меня, подошел и молча протянул каждому руку. Затем он исчез в своем кабинете, а мы сели и снова принялись ждать. Через двадцать минут он вышел, теперь уже в белом халате, и пригласил нас в кабинет. Мы сели перед его письменным столом, он занял свое место и стал листать наши документы. Это был человек небольшого роста, скорее тщедушного телосложения, с узким, вытянутым черепом, венчиком седых волос на голове, на носу очки в золотой оправе. На отвороте белого халата серебрилась игла с символическим значком, изображающим то ли букву V, то ли букву U. Я не знал, что означает эта V или U, должно быть, указывает на принадлежность профессора к какой-то особой организации