общат позже в письменной форме. На этот раз мы явились без опоздания, но были приняты не лаборанткой, а лично профессором. Он провел нас в кабинет, где перед письменным столом уже стояли три стула. Мы сели, профессор тоже занял свое место, вынул обтянутый кожей портсигар, но передумал и отложил его в сторону, открыл папку с документами и сказал, что сравнение стоп дало не такие уж плохие результаты. Во всяком случае, у матери такая же заостренная, выходящая наружу плюсна, сказал он, взглянув на отца, кроме того, подушечка ее большого пальца отличается сильно разветвленной и хорошо развитой продольной петлей, в то время как подушечке большого пальца отца свойственны большое дискообразное закругление и маленькое ядро в центре. Напротив, продолжал он, переводя взгляд на мать, у родившегося в браке сына — тут он имел в виду меня — есть спиральное закругление, но нет трирадиуса. У найденыша 2307 тоже нет трирадиуса, в то время как у обоих родителей он наличествует. Из слов профессора я сделал вывод, что мои ступни родственны ступням найденыша 2307, но никак не ступням родителей. Трирадиуса, чем бы эта штуковина ни была, у меня нет, и у найденыша его тоже нет. И я походил на Арнольда, точнее, на фото Арнольда, откуда можно было заключить, что круг, в котором находились я, Арнольд и найденыш 2307, все более сужался. Если я походил на Арнольда и на найденыша 2307, то Арнольд и найденыш тоже подходили друг к другу, и, значит, скоро в нашем доме будет на одного едока больше. Теперь все зависело от сравнения стоп найденыша и отца. Результат оказался положительным. У найденыша, как и у отца, сказал профессор, на подушечке большого пальца присутствует дискообразное закругление. Кроме того, у отца не только широкая ступня, но и ясно выраженная широкая плюсна, что совпадает с широкими ступнями найденыша 2307 и рисунком его плюсны. Везет же этому 2307, подумал я, правая ступня отца совпадает с его ступнями. На какое-то мгновение я пожалел, что не обратил тогда внимание лаборантки на разные стопы отца. А сейчас уже было поздно. Родители обрадовались положительному результату, во время разъяснений профессора мать взяла отца за руку и несколько раз крепко сжала ее. Им оставалось только узнать окончательное заключение экспертизы, так как не только я, но и родители не очень понимали, что такое петля и дискообразное закругление большого пальца. «Господин барон, — спросил отец, — и что же все это значит?» «Это значит, — ответил профессор, — что родство с найденышем не исключено. Правда, — продолжил он, — исследование стоп не позволяет прийти к однозначному выводу о родстве». Он сделал паузу, закурил сигарету, глубоко затянулся и сказал, слегка улыбаясь и выпуская дым: «Результат, так сказать, ничейный». Он поднялся и, прежде чем отец или мать смогли вставить хотя бы слово, по очереди пожал всем нам руку, пообещал поскорее прислать окончательный результат исследований, пожелал счастливого возвращения домой, проводил нас до дверей лаборатории и, как бы в утешение, еще раз крикнул родителям, уже вышедшим на лестничную площадку: «Мы узнаем больше, когда изучим строение головы и тела». На обратном пути родители почти не разговаривали друг с другом, и чем ближе мы подъезжали к дому, тем яснее становилось отцу и матери, что они ни на шаг не продвинулись в своем деле. Незадолго до съезда с автострады на проселочную дорогу, которая вела к дому, с отцом случился припадок бешенства, приведший к тому, что отец почувствовал боль в груди и остановил машину. Вместо него за руль села мать, пытаясь одновременно успокоить отца, который, несмотря на боль в груди, продолжал возмущаться совершенно бесполезной, по его мнению, поездкой в Гейдельберг. «Ничья, — сердито бормотал он про себя, — так сказать, ничейный результат». Пустая трата времени — вот что это такое. Растранжирили и время, и деньги. Он перестал ругаться, только когда мать свернула во двор и резко затормозила, так как там стоял зеленый «фольксваген» господина Рудольфа, местного полицейского. Господин Рудольф сообщил родителям, что прошлой ночью кто-то вломился в холодильник и разграбил его. Украли почти весь запас мяса и колбасы, кроме того, воры выключили систему охлаждения, и все, что им не удалось утащить, уже, возможно, испортилось. Мать в какой-то мере еще сохраняла спокойствие. Завтра же, сказала она, нужно поставить в известность страховую компанию в связи с причиненным ущербом. Зато отец побледнел, схватился за грудь и упал бы, не подхвати его господин Рудольф. Он и мать втащили отца в дом и вызвали врача «скорой помощи», который определил приступ стенокардии, сделал укол и предписал постельный режим. Отец пролежал в постели ровно полтора часа, затем, одетый в купальный халат, появился на кухне, где мать готовила для нас и господина Рудольфа ужин, и признался матери, что находившиеся в холодильнике продукты не были застрахованы. Страховка вступит в силу только с первого числа следующего месяца, он немного отодвинул срок, чтобы сэкономить на страховом взносе. Годами бросал он деньги в пасть всевозможным страховщикам и еще ни разу не воспользовался их услугами. И вот на тебе. Он сел, снова покрылся потом и стал хватать ртом воздух. Мать не придумала ничего другого, как снова позвонить в «скорую». Врач был весьма озабочен состоянием отца и отправил его в больницу. Мать поехала вместе с отцом. Господин Рудольф пообещал ей, что позаботится обо мне и проследит, чтобы я вовремя лег спать. Я обрадовался, что за мной будет присматривать человек в зеленой униформе. Он хоть и полицейский, но значительно приветливее отца. Господин Рудольф беседовал со мной, как со взрослым, а когда я попросил его показать мне, как работает его радиотелефон, он вытащил еще и свой служебный пистолет, который носил в кожаной кобуре на поясе. Отец никогда так со мной не разговаривал, и он ни за что не стал бы мне объяснять, как работает радиотелефон, тем более показывать табельное оружие. И он никогда не стал бы накрывать на стол и ужинать со мной, как это сделал господин Рудольф. Когда мы съели приготовленную мамой яичницу, я расспросил господина Рудольфа о краже в холодильнике. У них пока еще нет улик, но криминальная полиция была утром на месте преступления и зафиксировала следы. Они нашли отпечатки пальцев, правда, это могли быть отпечатки пальцев водителей, или родителей, или даже моих. «Даже моих?» — испугался я и представил себе, что преступник — это я. Я чувствовал себя виноватым, хотя и понимал всю нелепость этого чувства. И все же чей-то голос во мне говорил: «Ты взломал холодильник». Да и каменный мост в Гейдельберге я тоже хотел обрушить. Мост не обрушился. И холодильник я не взламывал. Но я все же надеялся, что отпечатков моих пальцев на двери холодильника нет. Нашли ли они отпечатки ног, поинтересовался я. Насколько ему известно, нет, сказал господин Рудольф. Да он и не думает, что на асфальте можно найти какие-либо отпечатки. Тогда я объяснил ему, что отпечатки ног лучше всего делать с помощью пропитанных гипсом салфеток. По крайней мере, в Гейдельберге поступают именно так. Господин Рудольф слушал меня очень внимательно, и тогда я рассказал ему о стопах на письменном столе лаборантки, об отверстиях от пуль в потолке профессорского кабинета, о шофере катафалка и человеческих косточках, я рассказывал так долго, что чуть не свалился со стула от усталости. Я отправился спать, а на следующее утро узнал, что отец перенес не приступ стенокардии, а два инфаркта и лежит теперь в реанимации. Мать осталась с ним в больнице, она приехала домой, чтобы только приготовить для меня еду. Вечером она, как и накануне, сделала яичницу-болтунью и возвратилась в больницу. Я уже собрался ложиться спать, как пришел господин Рудольф и сказал, что отцу плохо и мы едем в больницу. Я ехал с ним в больницу в полицейской машине и думал, кем мне лучше стать — преступником или полицейским. Господин Рудольф подвел меня к палате, в которой лежал отец. Вошел я туда один. Больной лежал на кровати, весь опутанный проводами и трубками, мать молча сидела рядом. Когда я наклонился к нему, он открыл мутные, желтовато-водянистые глаза, не узнавая меня. В палате было жарко, пахло потом, лекарствами и дезинфицирующими средствами, и не успел я обменяться с матерью словом, как меня стало тошнить, и мне пришлось выйти из палаты. Мать позвала медицинскую сестру, и та дала мне выпить какой-то горькой жидкости. Господин Рудольф отвез меня домой. Он высадил меня у входа в дом и снова уехал в больницу. Я отправился спать один. Около двух часов ночи меня разбудил господин Рудольф. Лицо у него было серьезное и бледное, он сказал, что отец скончался. Затем он положил на ночной столик Библию, сказал, что мне надо ее читать, а сам вернулся в больницу, чтобы позаботиться о матери. Я взял Библию в руки, она была тяжелой, как камень. Я взял ее не только ради господина Рудольфа, но и ради отца. Это был первый и единственный раз, когда я добровольно, никем не подгоняемый, взял в руки Библию. Но Библия — толстая книга, в ней сотни страниц, и я не знал, где нужно начинать, а где кончить. Мне хотелось быть хорошим сыном, и я не решился отложить Библию в сторону. Я открыл ее на странице, озаглавленной: «Где что искать?» Я поискал слово