ет мужчине, но поразительно схож с их родившимся в браке сыном. Это опять было то, чего я так опасался: что Арнольд или, точнее, найденыш 2307 вмешается в мою внешность, а заодно и в мою жизнь. Мои опасения еще более усилились, когда выяснилось, что в области подбородка сходство с отцом равно нулю, с матерью умеренно вероятно, а вот со мной очень даже возможно. К моему облегчению, этот аспект в заключении больше не затрагивался. Я уже начал было думать, что, наверное, только я один состою в кровном родстве с Арнольдом, точнее, найденышем 2307, но никак не родители. В таком случае мать не только не обретет потерявшегося сына, а потеряет до сих пор еще и не терявшегося. И тогда я превращусь в своего рода найденыша, а может, даже в русского ребенка. Тогда у родителей совсем не останется детей, а у меня появится брат-сирота, с которым мне, по-видимому, придется делить его узкую длинную комнатку в приюте. Правда, профессор Либштедт не проявил особого интереса к моему сходству с найденышем и не стал развивать эту линию. Важнее для него были родители, и в заключительном резюме речь шла только о них. Там говорилось, что степень кровного родства найденыша 2307 с заявителями колеблется от «умеренно невероятной до очень невероятной». «Звучит нехорошо», — сказал господин Рудольф матери. Она немного помолчала и ответила с неожиданным оптимизмом в голосе: «Но и не так уж плохо». Господин Рудольф отчужденно молчал, молчали и мы с матерью. За окнами уже темнело, скоро надо было включать прожектор, освещавший теперь холодильник. Господин Рудольф еще раз заглянул в заключение и обнаружил, что заявление профессора, завершавшее экспертное заключение и равносильное слову, данному под присягой, предваряло еще одно замечание, которое гласило: «Данный промежуточный вывод, заключающий экспертизу, не выражает моего окончательного мнения как специалиста. Оно сложится из дополнительных биоматематических экспертиз, которые при необходимости еще предстоит провести». Совершенно очевидным было, что в завершающем экспертном заключении речь шла не об окончательном выводе, мать с превеликим удовлетворением приняла это к сведению, прокомментировав словами «я так и думала». Уже на следующий день господин Рудольф потребовал с места своей службы дополнительной биоматематической экспертизы. Экспертиза вместе с приложенным к ней очередным счетом за услуги пришла через несколько дней. В сопроводительном письме профессор объяснял методику экспертизы, которая представляла собой не оценки, как предыдущая, а «точную обработку» ста тридцати тысяч отдельных данных на основе логарифмических исчислений вероятностей, опирающуюся на использование перфокарт по системе Холлерита. В этом случае данные об обоих родителях обрабатываются порознь. При этом раздельная обработка выглядит так, что «сначала проводится сравнительный анализ мужчины при условии, что ребенок наверняка принадлежит женщине, а потом такой же анализ женщины при условии, что мужчина наверняка имеет отношение к ребенку». Мать еще раз прочитала этот пассаж вслух, но я не был уверен, что она его поняла или хотя бы хотела понять. Я ее понимал и удивлялся тому, что в дополнительной биоматематической экспертизе мне вообще не отведено никакой роли. Разве профессор не должен был сравнить с найденышем 2307 отца и мать с учетом условия, что и брат, то есть я, наверняка имеет отношение к ребенку? Я, правда, не хотел иметь к нему никакого отношения, но ведь я, как и родители, тоже побывал в Гейдельберге, позволил щипать себя за живот и прикреплять к челюсти струбцину. Теперь же, когда дело дошло до сути, я, оказывается, вовсе не был нужен. Теперь речь шла только о родителях и Арнольде, и этот воображала прямо на моих глазах стал превращаться в довольно важную фигуру. Мать тем временем снова передала экспертное заключение господину Рудольфу, чтобы он зачитал его до конца. Вероятно, она устала от всех этих цифр и расчетов. И, может быть, боялась собственными глазами увидеть конечный результат. Господин Рудольф зачитал так называемые данные раздельных тестов, или, по-другому, ДРТ-данные, по всем группам признаков. У отца они сводились к тому, что из двенадцати обработанных групп признаков у десяти конечные результаты оказались негативными. Только особенности строения стопы и группа крови свидетельствовали о возможном родстве с «ребенком», как профессор Либштедт называл найденыша 2307, который для меня отныне был всего лишь «воображалой». Сходная ситуация была и у матери, правда, немножко лучше, чем у отца: из двенадцати групп признаков восемь дали отрицательный результат, и только группа крови, особенности строения носа и губ, а также рисунок интегумента не исключали родства. В дальнейших расчетах группа крови, признаки отпечатков, окраска и рисунок кожного покрова снова объединялись в различные подгруппы и, как говорилось в экспертном заключении, были «оценены по особым методом обработанным статистическим данным». В итоге большинство подгрупп дало для обоих родителей негативный результат, причем, по словам профессора Либштедта, «мужчина особенно плохо подходит по признакам отпечатков», а «женщина особенно плохо по признакам формы». Когда господин Рудольф прочитал этот пассаж, он как-то неуверенно взглянул на мать. Но она оставалась внешне подчеркнуто спокойной и попросила дочитать заключение до конца. Конец, который профессор Либштедт назвал «последним и окончательным выводом», гласил: «С очевидностью, составляющей не меньше 99,73%, или степенью вероятности в соотношении 370:1, заявители не являются родителями найденыша 2307. Муж сам по себе никак не может быть отцом ребенка, а жена сама по себе не может быть его матерью». Далее следовали заверение профессора, равносильное данному под присягой, и его подпись. Мать по-прежнему молчала, и господин Рудольф, озабоченный ее душевным состоянием, заметил, что дополнительное биоматематическое экспертное заключение всего лишь выражает в цифрах то, что нам уже известно по главному экспертному заключению. Правда, вывод главного экспертного заключения гласил, что родство с найденышем 2307 можно считать от «умеренно невероятного до очень невероятного». Я не считал, хотя и не стал говорить об этом, что вероятность или невероятность, составляющая 99,73%, имеет хоть что-то общее с умеренной невероятностью. Невероятность в 99,73% — это практически полная невероятность. И счет был не ничейный, как еще в Гейдельберге, а 370:1 не в пользу Арнольда. Арнольд забил только 1 гол, все остальные — 370. Если игра с дополнительной биоматематической экспертизой подошла к концу, то Арнольд с треском проиграл, о чем я не особенно сожалел. Сожалел я лишь о том, что проиграла и мать, и я понимал, что господин Рудольф захочет ее утешить. Но мать не нуждалась в утешении. Она сидела прямая за столом, потом взглянула на экспертное заключение, которое положил перед ней господин Рудольф, открыла последнюю страницу, еще раз перечитала вывод и сказала, не глядя ни на господина Рудольфа, ни на меня: «Я не позволю еще раз отнять у меня ребенка». Она произнесла эти слова негромко, спокойным голосом. Так, как говорят о чем-то само собой разумеющемся. Я заметил, что господин Рудольф, который до этого держался всегда рассудительно и спокойно, забеспокоился и стал подыскивать нужные слова. Подумав, он напомнил матери о том, что дело о поиске найденыша с последней экспертизой закончено. У нее нет больше права требовать новой экспертизы, поэтому ей придется смириться с окончательной потерей Арнольда. Это прискорбно, но с этим ничего не поделаешь. Надо принять реальное положение вещей. Я впервые видел строгого господина Рудольфа. Он говорил как полицейский, а не как человек, слушающий с матерью по воскресеньям записи оперетт. Но строгость давалась ему нелегко. Он откашливался и делал судорожные глотательные движения. Казалось, ему недостает воздуха в легких, он прерывался на полуслове и ловил ртом воздух. Тем не менее его слова произвели на мать глубокое впечатление. Она взглянула сначала на меня, потом на господина Рудольфа и сжала руками виски, словно хотела удержать голову на плечах. Хотя мать сжимала виски руками, было хорошо видно, что ее голова снова начала трястись. Мне уже несколько раз приходилось видеть, как трясется голова матери, но я еще ни разу не видел, чтобы ей не удавалось сдержать дрожь руками. Дрожание стало таким сильным, что вместе с головой начали трястись и сжимавшие ее руки. От рук дрожь передалась плечам, а оттуда перешла на всю верхнюю половину тела. Мать все еще пыталась успокоить непроизвольно вздрагивающими руками свою трясущуюся голову. Когда дрожь в теле матери еще больше усилилась, я встал со своего места и немного отошел от стола. После короткого выжидания господин Рудольф подскочил к матери, сел рядом с ней и обнял ее так крепко, что дрожь стала постепенно затихать. Обнимая ее, он повторял всего два слова: «все хорошо», «все хорошо», словно говорил с испуганным ребенком. Мать успокоилась, в свою очередь обняла господина Рудольфа и тихо заплакала. Пока они обнимались, я вышел из комнаты. Я бы с удовольствием, как бывало раньше, пустился бродить по закоулкам дома, но их больше не было, и мне оставалось только бегать вверх-вниз по облицованной плиткой лестнице или же спуститься во двор, зайти за холодильник, где стоял новый генер