я на арендуемой квартире. Смех, который вызывали эти рассказы, не был ни злым, ни кровожадным; скорее, он был миролюбивым. Смеялись, правда, очень громко, а иногда и подмигивали друг другу, например, когда рассказывали о том, как курица с отрубленной головой вскочила на колени бабушке, мечтательно дремавшей в кресле в саду. И если мне после таких застольных разговоров снились временами кошмары и я ночи напролет, сам того не желая, отрубал курам головы, сворачивал шеи голубям, проламывал черепа кроликам и всаживал свиньям нож в горло, то отца застолья со свиными мозгами необычайно успокаивали, в глазах этого раздраженного, склонного к взрывам гнева человека появлялся миролюбивый блеск, и мне казалось, что я уже никогда не буду его бояться. А мама, напротив, сидела за столом тихо, погруженная в свои мысли. Похоже, она радовалась веселью отца и гостей, но даже в эти редкие праздничные часы я чувствовал, что ее что-то гложет и угнетает. И почти всегда эти вечера заканчивались тем, что отец и его гости начинали постепенно говорить друг с другом тихо, а потом и вовсе замолкали. Сидели за столом и молчали. Мать и в последующие дни оставалась замкнутой и неразговорчивой, словно искупала веселое застолье обетом молчания. Для отца же искуплением была работа. Чем больше мать цепенела под тяжестью воспоминаний, тем активнее становился отец. Дважды, после двух мировых войн, лишавшийся дома и подворья, заброшенный после войны с пустыми руками в Восточную Вестфалию, он возродился в третий раз и создал условия для нормального существования. Он мог бы жить в мире, но мира не было. Сначала он перестроил дом. Как только ему посчастливилось перейти от розничной торговли продовольственными товарами к оптовым поставкам, он снова принялся перестраивать дом. И делал это столь основательно, что новый дом ничем не напоминал старый. Фахверковое строение, служившее некогда почтовым отделением городка, было разобрано, от стен остались одни только балки. Наполнитель из соломы и глины удалили, пришлось убрать и некоторые балки, заменив их стальными. Стены гладко оштукатурили. Окна обновили, вместо открывающихся половинок сделали откидные рамы, на которых уже никогда не образовывались, как раньше, ледяные узоры, так как рамы имели двойное остекление. Деревянная входная дверь с железной ручкой превратилась в обрамленную латунью стеклянную. В детстве дом был моим лабиринтом, с длинными коридорами, глубокими встроенными шкафами и лестничными площадками в самых неожиданных местах, за которыми прятались новые коридоры, ведущие, в свою очередь, к другим дверям и лестничным площадкам. Мне доставляло удовольствие бродить по дому, исследовать чердак, весь в сплетении балок и распорок, этот заколдованный лес и обиталище моих страхов. Должно быть, чердак служил когда-то складом, так как в полу был люк, над которым помещалась деревянная лебедка для поднятия тяжестей. Открыв люк, я мог заглянуть в помещение, где я ни разу не был и куда, судя по всему, другого хода не было. Мне пришлось бы спускаться по канату в это помещение. Оно находилось далеко внизу, ниже этажа, с которого начинался подъем грузов на чердак, может быть, даже ниже первого этажа. Там царил полумрак, и я не видел, как далеко вниз уходило это помещение. Мне очень хотелось узнать, не ведет ли туда какая-нибудь дверь, но я не решался спросить об этом у родителей. Я даже не решился рассказать им, что открывал люк и заглядывал внутрь. Чердак тоже был перестроен, из него сделали жилой этаж. Перестройка отняла у меня мой детский лабиринт, спрямила его, оголила, наполнила светом. Потаенные уголки, ниши, длинные коридоры исчезли вместе с встроенными шкафами, проходными дверями и лестничными площадками в самых неожиданных местах. Само собой, исчез и люк, а с ним и единственный доступ в тайное помещение. Странным образом площадка под люком и после перестройки осталась прежней. Она не увеличилась ни на метр, и я твердо верил, что помещение внизу все еще существует, только вход в него мне никак не удается найти. Когда перестройка дома подошла к концу, маму свалил недуг. Врач поставил диагноз: переутомление и прописал больничный курс лечения. Лечение длилось несколько недель, в конце каждой недели отец навещал маму в больнице, а я оставался сторожить дом. После одного из посещений больницы отец сообщил мне, что маме уже лучше, но до полного выздоровления еще далеко. Причина ее заболевания — перенапряжение, выпавшее на ее долю во время строительных работ. Но истинная причина коренится в том, что она никак не может смириться с утратой моего брата Арнольда. К тому же, сказал отец, у нее сложилось впечатление, что я, напротив, благополучно перенес потерю своего брата. Настолько легко, что она долгие годы не решалась сказать мне правду. На это я ответил, что мать давно уже сказала мне правду. «Арнольд, — сказал я, — не умер от голода, а потерялся». Отец никак не отреагировал на мои слова, и я повторил: «Арнольд не умер от голода. Арнольд потерялся». Отец все еще молчал, погрузившись в какие-то свои мысли. Вероятно, мне следовало сказать ему, что я в самом деле не чувствовал никакой утраты. В конце концов, я-то никого не терял. Я всего лишь узнал, что родители кого-то потеряли, но, как выяснилось, как бы и не потеряли. И когда я узнал, что Арнольд не умер с голоду, а только потерялся, то самой большой утратой для меня было, что я потерял мертвого брата, умершего к тому же во время бегства от русских. Так что вместо мертвого у меня появился теперь потерявшийся брат. А что я от этого выиграл? Но как все это объяснить отцу? И не успел я додумать свою мысль до конца, как отец сказал: «Мы ищем его». «Кого?» — спросил я. «Арнольда, — ответил отец, не замечая бессмысленности моего вопроса. — Ищем уже много лет подряд». На это я ничего не сказал, и тогда отец объяснил мне, что они с матерью уже многие годы ищут Арнольда через службу розыска Красного Креста, а мне ничего не говорили, потому что не хотели обременять меня своими заботами. Но теперь, после стольких лет, они нашли того, кто мог бы быть Арнольдом. «Так вы его нашли?» — спросил я, чувствуя, как к горлу подступает тошнота. «Возможно, — ответил отец. — Но это еще не точно. Чтобы обрести уверенность, нам нужна твоя помощь». Таким тоном отец со мной еще никогда не разговаривал. Он говорил со мной, как с другом. Или, по крайней мере, как со своим клиентом. Он хотел о чем-то меня попросить. Отец еще никогда ни о чем меня не просил. Он всегда говорил только то, что нужно было сделать, и я делал то, что он требовал. И никогда еще он не вел со мной таких долгих разговоров. Тон отца встревожил меня, мне стало не по себе, лучше всего было бы вспомнить сейчас старую привычку и сделать так, чтобы меня стошнило. Необходимо провести различные исследования, пояснил отец, чтобы установить родство с тем самым найденным мальчиком. Этим исследованиям должен подвергнуться и я тоже. «Как вы его нашли?» — спросил я и представил себе, что уже скоро мы будем сидеть за обеденным столом не втроем, а вчетвером и что мне придется делить с ним не только десерт, но и мою комнату, а может, и вовсе убраться из нее, чтобы освободить место старшему брату. Я знал Арнольда по фотографии, он был тогда грудничком, но родился-то он еще до окончания войны и, значит, был, что самое опасное, на несколько лет старше меня. «Мы сообщили службе розыска, — сказал отец, — где и когда потерялся Арнольд, а также о том, что у него на макушке с правой стороны может быть вихор, бросающийся в глаза. После этого мы получили от Красного Креста известие, что у одного из найденышей, находящихся на попечении Красного Креста, есть такой характерный завиток волос с правой стороны на макушке». Это известие, добавил он, пробудило у них с матерью надежду, что они нашли Арнольда. Мать к этому времени почти уже уверилась, что найденыш из приюта, имя которого неизвестно, ее сын. По спискам службы Красного Креста он проходит как «найденыш 2307». Само собой, им захотелось как можно скорее увидеть мальчика с характерным завитком волос на правой стороне головы, но соответствующие инстанции не разрешают. В конце концов, во время бегства потерялось и очутилось без родителей в западной части Германии множество детей. Один из консультантов службы розыска постоянно разъяснял им, что большинство родителей готовы без всяких сомнений уже по первым признакам признать того или иного ребенка своим. Иным родителям, по словам консультанта, достаточно узнать, что речь идет о белокуром или темноволосом ребенке, чтобы они тут же узнали в нем свое дитя. Некоторые из отчаявшихся родителей хотят непременно увидеть ребенка, который оказывается потом не их сыном или дочерью, и, таким образом, иных найденышей приходилось показывать все новым и новым возможным родителям, что вело к большим разочарованиям, особенно самих детей. И в нашем случае, сказал отец, характерный завиток с правой стороны был всего лишь началом. Спустя какое-то время в соответствующем учреждении им показали фотографии так называемого «найденыша 2307», и он сам, и мать сразу же узнали в ребенке своего сына Арнольда, хотя этот ребенок был на фотографиях уже молодым человеком. Но в таких делах, сказал отец, говорит инстинкт, а не разум. Кроме того, у найденыша под номером 2307 не только характерный завиток справа, по сведениям службы розыска, ребенок был найден в той же сам