— Не слишком сгибай руки, — предостерегла его Милли.
Джим едва слышал ее, будучи погруженным в размышления о том, чего достиг. Годы в Чаббе подарили непрерывную череду открытий, жизнь напоминала катание на американских горках. Большинство из тех, кто восторженно отзывался о профессоре Джиме Хантере, понятия не имели, что он и есть бывший Горилла, женившийся на привлекательной белокожей девушке. Репутация сложилась, ему только и оставалось — прожить следующие двенадцать месяцев и наслаждаться иной славой: знаменитого автора. Правда, когда Дон Картер начал объяснять ему, какие вещи придется делать, он в ужасе отшатнулся. И меньше всего он был готов встретиться лицом к лицу со всеми в качестве самого темнокожего мужчины с белой женой, королевой красоты.
…Милли стояла и смотрела на него с любовью в глазах. Ее сестра Кейт, известная модница, одолжила ей платье простого покроя лавандового цвета, с тончайшим верхним слоем более насыщенного оттенка. Миллисента выглядела бесподобно. Платье было коротким, открывая красивые ноги, — Кейт сказала, что сейчас так принято одеваться для званых вечеров. У сестры был отличный вкус, она даже повязала вокруг бедер Милли пояс из сверкающих стразов.
Милли не выглядела счастливой. Бедная девочка! Тот, кто стащил у нее тетродотоксин, должен быть расстрелян уже за то, что ее расстроил. Да еще и Джон Холл…
Джим взял ее лицо в свои огромные руки, бережно, словно розу.
— Ты такая красивая, — сказал он низким голосом. — Чем я заслужил такое счастье?
— Нет, чем я заслужила? — прошептала она в ответ, поглаживая его руки. — Один только взгляд, и все. Я буду любить тебя до самой смерти, Джеймс Кейт Хантер.
Его тихий смех едва можно было расслышать.
— О, брось, милая! Смерть — лишь переход. Ты думаешь, что наши частицы не воссоединятся потом, чтобы быть вместе вечно? Мы можем умереть, но наши души — никогда.
Милли едва слышно рассмеялась.
— Ты дурачишься, моя любовь, моя радость, моя самая, самая большая любовь.
— В следующем году в это же время нам будет гораздо лучше, я обещаю.
— Всячески поддерживаю. — Она намотала вокруг шеи шарф и натянула свитер, прежде чем Джим помог ей надеть старое чикагское пальто[7], достаточно теплое. — Ох эта зима! Дождаться не могу весны. Шестьдесят девятый станет нашим годом, Джим.
Его собственное чикагское пальто сидело намного лучше, чем смокинг, трещавший по швам.
— Хотя бы не идет снег.
— Я терпеть не могу этих людей, — сказала Милли, наблюдая, как Джим закрывает дверь. — Только представь Джона, пришедшего к родственникам.
— Знаешь, как говорят: ты можешь выбирать друзей, но родню не выбирают. Танбаллы, когда ты узнаешь их получше, покажутся тебе не такими уж и плохими.
— Бедный Джон! Представляю, что он почувствует, когда увидит свою мачеху. Из сказанного им прошлым вечером я поняла, что большая часть разговоров с отцом состояла из доказательств того, что он и есть тот давно потерянный сын, — продолжила Милли.
— Это логично, — ответил Джим. — Не волнуйся, Милли, рано или поздно все уладится. — Неожиданно он воодушевился: — Только подумай! Скоро, если моя книга принесет обещанные деньги, я смогу вернуть Джону долг за пластическую операцию. Десять тысяч долларов! Есть еще и стотысячный кредит на образование…
— Прекрати, Джим! — резко оборвала его Милли, она выглядела сердитой. — Мы теперь среди преподавателей Чабба, ты станешь знаменитым, и наш доход позволит выплатить все долги.
— Если только Тинкерман не запретит издание «Бога спирали». О, Милли, какой же длинный и тяжелый путь мы прошли! Не думаю, что вынесу еще одно разочарование. — Джим снял блокиратор с педали газа своего старенького «Шевроле». — В машине тепло и удобно. Садись.
…Давина и Макс Танбалл жили в большом белом доме на Хамптон — стрит, недалеко от трассы 133 и не более чем в полумиле от той воображаемой границы, после которой Долину населяют менее полезные обществу личности. На самом деле на этой длинной, просторной и мало застроенной улице располагалось три дома Танбаллов, но Давина с Максом жили на холме в наиболее внушительном и, безусловно, в самом дорогом. Дом на другом конце тоже говорил о немалом богатстве, но чья резиденция является здесь главенствующей, не вызывало никаких сомнений.
Когда Милли и Джим прибыли, то обнаружили, что они последние. Ужасно! Неужели им понадобилось так много времени, чтобы втиснуть Джима в смокинг? Какой бред! Этот вечерний дресскод!
Милли не первый раз видела Давину, но эта женщина по — прежнему вызывала у нее тревогу и неприязнь. До настоящего времени Милли занималась совершенно неженскими исследованиями и проводила время с ровесниками — мужчинами — так сложилось довольно рано благодаря ее отношениям с Джимом. Поэтому Давины этого мира были для нее даже страннее, чем Давина сама по себе: они болтали о вещах, о которых Милли не имела ни малейшего представления, да и не жаждала иметь.