Прошло легкомысленное отношение к любви. Любовь двух людей, особенно, если поблизости бродит кто-то третий — это вроде оголенных проводов под большим током. В такие вещи не играют. Роман двух людей — это как смерть или самоубийство. Так это и надо мерить. Никаких шуточек, адюльтеров, “приключений”… Во всяком случае, не для таких, как мы, — думал Захар.
Поэтому он был так поражен “Последним танго в Париже” Бертолуччи: секс для героев был дежурным блюдом, хорошо идущим к похоронам и самоубийствам. Безлюбый секс и жизнь, построенная, сконцентрированная и вращающаяся вокруг него. В то время, как человек должен вообще забыть желания и перестать есть, спать, не то, что трахаться. Они что — совершенно ненормальные?!
Может быть, человек ищет в сексе забвения, спасается от ужасного мира за окном, от холода и бесчеловечности всего своего бытия? Но это значит снова рассматривать другого человека — как объект, снова творить долг, вновь заниматься тем, что и породило всю ситуацию. Это — вновь не думать о последствиях или махнуть на все рукой, как человек, направившийся к смерти. Махнуть рукой на себя, свой страх, свой эгоизм — любить, раствориться в другом, поставить на него все, как в рулетке (русской) — и принять долг, последствия, отказ от молодости, влечение к смерти… Влечение к смерти и есть мудрость, человечность и простая любовь. Не мечта, не заоблачные дали, не блеск славы, но этот близкий к тебе человек — центр и смысл всего. Любовь — как награда тех, кто не смог стать героями. И неизвестно, что лучше!
Увидел его телефон в ее записной книжке и ничего не испытал.
— Вот и еще одна лампочка перегорела, — сказала Оксана.
— Осень.
Иногда она приходила с работы и предлагала:
— Давай выпьем.
И он понимал, что что-то случилось. Иногда она даже приносила то, что предназначалось к выпиванию.
Они спокойны, они будто отдыхают на берегу после кораблекрушения, в котором едва не погибли.
…Он ведь сам не желал, чтобы у них было по образцу Филемона и Бавкиды. Что же теперь сетовать: “Ах, почему у нас не получилось?!”
Наверное, у него и вправду открылось “второе дыхание”, как бывает в спорте, когда уже выбился из сил.
Захар гулял ночью по городу. Как раньше. И не как… Тоски от жизни не было. Была тоска по уничтоженному прошлому. Словно по детству. Когда он думал, что мир крепок, надежен, постоянен. И так же постоянны и знакомы знакомые ему люди. Конец детства. Уже ничего не могло быть как прежде, так же беззаботно и легко — хотя эти слова никогда ему не нравились. И раньше ему не было легко, тем более не будет впредь. Но по другим причинам. Все-таки он стал меньше обольщаться, стал взрослее (и психоделики тут тоже помогли).
Два раза Захар видел “гражданскую войну” в Москве, строил баррикады, был избит спецназавцами об колонны Большого театра (раньше, чем первый раз попал в него) — и т.д. и т.п. А такой простой вещи, как измена жены, не знал. И не знал, что ничто не в силах справиться с этим. Измена и уход жены. Или попытка ухода. Все пустяки, и лишь это страшно. Прав Лоуренс: отношения между государствами значат меньше, чем отношения между мужчиной и женщиной.
VIII. В ванне
Оксана стала много жестче. Иногда украдкой плакала, иногда ластилась, но иногда — атаковала, резко и зло, так что Захару становилось страшно. Особенно, когда выпивала вина. Вот и питерской Гале, заехавшей в гости, досталось: та спала до часу, опаздывала на работу, ходила к батюшкам и к богемным тусовщикам, искала мужа и жила в облаках, исходя из правила, что “если нельзя, но очень хочется, то можно”. Страдала, конечно, и искала понимания.
— Не надо никаких иллюзий! — вещала Оксана. — Хватит щадить себя и оставаться детьми! Хватит мечтать и ничего не делать. Или хватит говорить об этом. И прятаться за храм не надо…
Нет, Оксана не была похожа на ребенка, вся человеческая подноготная была открыта ей, как книга. Даже разговоры о благости Бога были неугодны ей.
В эти минуты она называла любовь Захара эгоизмом и заботой о себе. В эти минуты она — лишь несчастная разлученная влюбленная, а он — пиявка, малодостойный человек, настаивающий на союзе любой ценой, терпящий брак, в котором любят не тебя, а другого. В эти минуты она уже “ничего не боялась” — следовательно, его ухода тоже. Идиотизм, ставший структурой их жизни. Время шло — ничего не складывалось. Захар видел все безумство попытки. Был благодарен лишь за опыт, который сломал его. Который дал взглянуть на себя по-другому, который убил все интересы и занятия. Наверное, так смотрят на жизнь старики.