Утром поехали вшестером в Комарово (с Колей, галиным сыном, и с Володей Воробьевым — коллегой по радио, здесь обнаруженным и подобранным). Серафима опять блистает памятью: фамилии сыплются как от внештатного биографа всех питерских знаменитостей трех последних десятилетий (а сквозь восторженные гимны прорывается вечный припев: “Ненавижу этот город! Хочу в родную Москву!”). После великолепных горок меж прибалтийских сосен — песчаный комаровский пляж с видом на Финский залив (огромная лужа с торчащими камнями). Здесь за яйцами вкрутую и вином новые серафимины рассказы: о визите к Твардовскому, о встречах с Ольгой Берггольц, Ахматовой… Все (кроме Захара и Гали) в говорильном ударе, лишь иногда перекрываемом криками Серафимы в самых патетических местах:
— Коля! Не суй руку в воду — она отравленная! Вот вопьется тебе червяк под кожу!…
— Какой червяк, Серафима Николаевна! — смеется Оксана.
— А что ты смеешься? Говорят, есть такие аллергические черви. После того, как дамбу построили…
— Это басни, нет никаких аллергических червей! — снова смеется Оксана (она все знает: у нее тьма познаний во всех науках).
— Ну, не знаю… Все равно не суй руку, слышишь, Коля! Сейчас отлуплю! — и с театральной яростью машет рукой.
Потом — Репино (Куоккала). Дом закрыт, но им было дозволено восхищаться имением. Восхищались, снимали на камеру. С машиной все было очень просто. Без усталости можно объехать за раз большой кусок культуры.
Вечером — город (любимейший из всех). Собчак экономил на белых ночах: фонари включали в одиннадцать. Впрочем, белых ночей не было и в помине, поэтому к моменту включения — хоть глаз выколи. Улицы черны, лишь взбегают буковки кинотеатра “Паризиена”. Несутся машины с зажженными, словно на трассе, фарами, пугая редких прохожих. Это Невский.
Черное, глухое, как в блокаду, Марсово поле с мерцающей надписью в кровавом свете вечного огня: “Против богатства/ власти и знанья/ для горсти/ вы войну повели/ и с честию пали/ за то чтоб богатство/ власть и познанье/ стали бы/ жребием общим”.
— Кто сочинил? — спросила Оксана.
— Сатана, — кратко ответила Галя.
Затем набережная с великолепным ночным трезиниевским собором и далекой сахарной Стрелкой В.О. Троицкий мост забит людьми, которые ловили корюшку в огромные сачки.
— Как называется то, во что вы ловите? — спросила филолог-Оксана у рыбарей.
— Да, никак не называется, — стал жаться один, перетаптываясь среди пустых бутылок импортной водки.
— Почему никак? — обернулся другой. — “Мотней” зовется.
— “Мотней”? Великолепно! — восхитилась Оксана. У нее отличное настроение.
Они стояли с рыбарями и слушали удары этих “мотней” об воду.
…Утром на крутом живописном повороте шоссе в двухстах километрах от Питера отрадно мелькнуло село Миронушки. Родина прикинулась не родиной, а чем-то лучшим, чем она могла бы быть, если бы снилась нам.
XI. Ctrl-F3
Поздним московским утром, после бесконечной дороги, от которой во сне лишь мелькание белой полосы:
— Снова плачешь?
— Вместо того, чтобы упрекать, лучше бы пожалел меня!
— За что пожалел? Что я занимаю чужое место?!
Он вскочил и вышел из комнаты. Потом стал собираться. Пытаясь удержать — Оксана стала опять вспоминать его вины (им несть числа).
— Помнится, ты говорила, что вспоминаешь вины, потому что тебе так легче.
— Что легче?
— Обосновать разрыв.
— Я этого не говорила. Ты неправильно меня понял. И я совсем не хочу тебя винить. Ты просто не жалеешь меня, когда мне плохо, вот все, что я хочу сказать.
— Ну, скажи мне, почему тебе плохо?
— Просто проснулась, а мир такой ужасный…
— Неправда! Разве я не знаю, почему тебе плохо?!
— Да, я люблю его и продолжаю любить! Это несчастье, я ничего не могу с собой поделать! Разве надо меня за это ненавидеть?!
— И ты считаешь, что я могу с этим жить?
— Ну, мы же жили раньше.
— Разве это была жизнь?!… Я ухожу, пожалуйста, не останавливай меня.
— Ты уверен, что хочешь уйти?
Захар все в себе взвесил и твердо сказал “да”.
— Ты думаешь, я не понимаю, что я мучаю тебя? — Она подошла к нему совсем близко. — Прости… Моя жизнь кончена, в ней не может быть ничего хорошего.
— Из любой ситуации можно сделать свои выводы, чтобы жить потом, исходя из этого опыта.
— Какие выводы я должна сделать? Что я дрянь, что я все всем испортила?! Может быть. Ты не можешь думать иначе. Это ситуация, из которой нет выхода. Я не могу тебе ничего объяснить… С одной стороны, я не могу признать возможности в моей жизни адюльтера… с другой — я не могу перешагивать через людей.