В эти минуты ему открылось слишком многое. И открылось с такой острой прямотой и откровенной очевидностью, что он невольно содрогнулся.
– Полин, наш дворянчик совсем недавно в Преисподней, а уже так грустит по «божьему миру», – саркастически усмехнулась Месс. – Может, слишком рано мы вытащили его на нашу увлекательную прогулку?
– Вольдемар, мы верим в ваше благоразумие. Не стоит идеализировать то место, куда стремится ваша, пока еще неразумная душа. Ведь этот странный мир не столь прекрасен, как вы его почувствовали ныне. Согласитесь, что кроме аромата цветов и запаха любовных соитий, в нем есть запах страха, запах безысходности, запах нищеты, страданий и множества болезней, – проговорила Мегилла. – Знаете ли вы, что у каждой человеческой болезни есть собственный запах? Я уже не говорю о той изумительной вони, которая тяжелым облаком висит над полями брани на пятый или десятый день. А запах пороха и крови? А смрад гниющих ран, запах гангрены, наконец… А как воняют свалки, мясные бойни, рыбные склады, гниющие стоки и реки человеческих испражнений? А как, по весне, смердят распухшие трупы тех несчастных, кто замерз во время лютой зимы на дороге, в снежном поле или лесу? От чистого и молочного запаха новой жизни до благоухания разложившегося трупа один лишь шаг… И он подчас так короток. Не горюйте, Владимир. Вам предстоит еще столько всего узнать, чтобы душа прониклась истинным покоем и счастьем.
– Девочки, не будем о запахах, – сморщила прекрасный носик Полин. – Сейчас еще терпимо. А вспомните старушку-Европу пару веков назад? Мне казалось, что я не смогу пройти по улицам Парижа без опасения, что мне на голову выльет содержимое ночного горшка какая-нибудь старая карга.
Владимир слушал молча. От пережитых потрясений его снова неумолимо клонило ко сну. Ему чудилось, что он лежит в детской колыбели и дремлет, укачиваемый доброй старой нянькой.
– Владимир Иванович, это в конце концов невежливо… Три дамы распинаются перед вами, а вы надумали уснуть? – резкий голос Полин вывел его из облака густой дремы.
– Будь снисходительна, Полин, – обронила Мег. – Наш любовник еще не отошел от моих игрушек, как вкусил сладость свободы. Бьюсь об заклад, что он от смешения чувств и вовсе позабыл о собственном оргазме. Ведь так, Владимир Иванович?
– Ну, нет, – надула губы Полин. – Мег, приведи его в боевую готовность. Слишком рано он расслабился.
Мег снова взяла инициативу в свои руки. Она продолжила неистовые ласки, которые отвлекли Махнева от романтических грез.
– Все свои игрушки я оставила в шатре. К ним мы еще вернемся. А пока я разрешаю тебе как следует кончить…
Полин довольно проворно заново оседлала его в позе наездницы. Теперь ее движения были еще неистовей. Ее подруги ласкали руками нежную грудь бесовки и верхнюю часть распахнутого лона. Владимир почувствовал что, не смотря на колдовские манипуляции Мегиллы с его детородным органом, скоро наступит острая, доводящая до боли кульминация.
– О, черт! Я не могу… – выдохнул он и разрядился так бурно, как никогда ранее…
Казалось, что наизнанку вывернулась вся его телесная плоть, и раскололся мозг. Тело распалось на мелкие частицы и унеслось по длинному, розовому коридору, конец которого заканчивался черной дырой. Это естество Полин вспыхнуло навстречу и превратилось в длинный тоннель, вбирающий в себя всю живую и неживую материю. Вместе с Владимиром в зловещую круговерть, хохоча и отплевываясь от текущих в обилии любовных соков, с большой скоростью улетели и обе ее подруги. Сама дьяволица, задыхаясь от страсти и беснуясь, продолжала поступательно двигаться навстречу до тех пор, пока в темном пространстве не раздался сильнейший взрыв.
Все четверка оказалась в огненно-дымовом эпицентре. Владимир только успевал судорожно открывать рот, пытаясь ухватить хоть толику воздуха, тело покрывал холодный пот. Напротив него все также, раздвинув ноги, восседала Полин с развевающимися, каштановыми волосами. Вокруг красным маревом текло пространство, собираясь в красный, тягучий комок. Этот комок дрожал и менял свои очертания. Он превратился в гигантские ярко-красные женские губы, губы раскрылись, обнажив острые, кинжальные зубы и огромную, глубокую, словно колодец, глотку. Глотка потянула всю энергию странного взрыва, губы сомкнулись и причмокнули, красный комок исчез за острыми зубами. А после исчезли и сами губы.
Владимир потерял сознание, а когда очнулся, голая спина ощутила что-то прохладное и влажное. До боли знакомый запах врезался в ноздри. Он приподнял голову, ладони уперлись во что-то мягкое и одновременно колкое. Это была трава. Он оторвал пучок и поднес к глазам: она выглядела обычной, земной, напоенной ночной росой и удивительно пахучей. Вдалеке послышался плеск воды и женский смех. Владимир сел. В свете яркой, луны он различил воды какой-то неширокой, быстробегущей речки – отсюда хорошо просматривался противоположный берег, также поросший сочными травами и пестрыми сонными медоносами. Вдоль пологого холма, касаясь друг друга лапами, словно девицы в хороводе, бежали высокие лохматые ели. Далее холмов, в синеющей густоте ночи, окутанные белым туманом, будто нарисованные на холсте, прямо из прозрачного воздуха, возвышались остроконечные вершины гор, покрытые белыми шапками снега.