— Я не пойду.
Тан взорвался.
— Какого черта в таком случае я шел сюда?!
Кассиопея пожала тоненькими плечами. Ее взгляд был чист. Тан смущенно кашлянул.
— Ладно, не дури. Нам надо до ночи добраться до моего корабля.
— Я же сказала, что не пойду! Я боюсь тебя.
— Дура! — рассвирепел Тан. — Если бы я хотел причинить тебе зло, я давно б сделал это. Но я действительно хочу помочь тебе. Ради этого я шел сюда целых пять часов и едва не лишился головы. И вместо благодарности я должен выслушивать этот дурацкий лепет!
— Я не пойду, — повторила Кассиопея, тут же прибавив: — Хотя бы потому, что уже смеркается.
Замечание было дельным. Тан задумчиво потер щетинистый подбородок.
— Хорошо, тогда отправимся в путь на рассвете. Согласна?
— Почти.
— Что значит почти?!
— Ты забыл, что я не доверяю тебе.
Тан схватился руками за голову.
— Что же я должен сделать, чтобы ты поверила?! Перерезать себе шею?!
— К чему такие крайности? — Маленькое личико усмехнулось, — Достаточно, чтобы ты дал мне это. — Кассиопея указала пальчиком на валяющийся рядом с Таном бластер.
Отказать было невозможно. Тан лишь пробормотал:
— Это мой. Я дам тебе другой.
Он потянулся к скафандру и в этот миг вспомнил, кому принадлежал второй бластер. Рука сама собой отдернулась прочь. Немного помедлив, Тан решил:
— Ну хорошо, бери этот.
Кассиопея не заставила себя уговаривать. Моментально выбравшись из своего убежища, она подобрала оружие. Это был щекотливый момент. Зрачок бластера застыл в сомнении. Тан прекрасно понимал, что девочка еще не отказалась от намерения прикончить его. И тогда он сказал, пряча тревогу под маской напускного безразличия:
— Только будь поосторожней, эта штука иногда стреляет.
Небрежно брошенная фраза положила конец колебаниям девочки. Она кивнула и сунула оружие в гнездо на поясе. Тан облегченно выдохнул. Вопрос о вечном был разрешен. Теперь можно было подумать о более суетном.
— Где мы будем спать? Нам надо хорошо выспаться.
— Здесь. Я сейчас принесу пенолежаки.
Не сводя с Тана опасливого взгляда, девочка направилась к двери. Едва она вышла, Тан запустил руку под скафандр, извлек бластер и быстро осмотрел его. Боекомплект был почти полон. Это слегка успокоило Тана. В случае чего он успеет выстрелить первым. В рубку долетел отзвук легких шагов. Тан поспешно вернул бластер на прежнее место и придал лицу беззаботное выражение.
Кассиопея принесла два пенолежака. Один из них она отдала Тану, на второй, пристроив его в противоположном конце рубки, улеглась сама. Тан слегка обиделся, но ничего не сказал. Пожав плечами, он последовал примеру девочки.
Мягко вползали сумерки, наполняя корабль чернотой. Тан сомкнул глаза и мгновенно отключился. Ему приснился чудесный цветной сон, будто бы он сидит на яблоне, сплошь покрытой солнечными спелыми яблоками, и разговаривает с веселым рыжим кроликом. А потом кролик вдруг подергал Тана лапкой за плечо и сказал:
— Мне страшно.
Издав страдальческое мычание, Тан разлепил веки. Девочка лежала рядом, ее теплое дыхание обдавало щеку.
— Мне страшно, — вновь сказала она.
Тан с трудом подавил зевок.
— Не бойся. Я с тобой.
Сон ушел. Тан лежал, тупо уставив глаза в неразличимую в темноте переборку, и с раздражением думал о том, что наверняка не выспится, а значит, рефлексы будут замедлены, что не очень хорошо, учитывая скверный характер леса. Девочка, судя по всему, заснула, прижавшись к своему спасителю худеньким тельцем. Едва Тан подумал об этом, как тоненький голосок спросил:
— Ты спишь?
— Почти, — ответил Тан.
— Расскажи что–нибудь.
— А что?
— Что хочешь.
Тан задумался. Он мог рассказать про грабежи на Катанре и Тропше, дерзком налете на особняк Дорманна, первого богача Белонны, про резню, которую учинил на Толимисе. Тан мог рассказать про блеск звезд и долгие скитания по галактикам, а также про кровь, боль и ужас. Но он не хотел, чтобы часть его жестокого «я» вселилась в рыжее существо, доверчиво примостившееся у него под боком. Поэтому Тан принялся рассказывать о своем детстве, об отце, которого почти не знал, о матери, которую почти не помнил, о своем любимце Маслике и старом деревянном доме, в котором он прожил так много лет. Он рассказывал о чарующих глаз закатах, о купаниях в ледяной воде горного ручья, о своих проказах и, поощренный ее веселым смехом, о детских мечтах. Неожиданно для себя Тан обнаружил, что помнит их, и он говорил о них с упоением. Он рассказывал долго, уже не для нее, для себя. Он вспоминал лица друзей и той, что подарила ему первый, такой сладкий поцелуй. Он ощущал его наяву, как и запах малинового варенья, которое варили в их доме летними вечерами. Это было славное время, Тан совершенно забыл о нем.