Рейдер мягко изменил курс, ложась на новую траекторию. Тан поставил пустую чашку и сладко потянулся. Тело наполнилось приятной истомой, расслабленный мозг блаженствовал. Тан представил, как славно проведет время на родной планетке, купаясь в волнах карликового моря и нежась в ласковых лучах звезды Солл. А ночами он будет любоваться спрятавшимися за панцирем атмосферы, неестественно далекими звездами. Ведь порой становится так утомительно ощущать близкое присутствие раскаленных светил.
— Мэйдей! Мэйдей!
Тан рывком привстал из кресла. Кто–то взывал о помощи. Вырывающийся из динамиков голосок был слаб и беззащитен.
— Мэйдей! Мэйдей! — тоненько, словно крохотная птичка.
Тан О’Брайен ухмыльнулся. Дешевый трюк! У хранителей всегда было туговато с фантазией. Он не клюнет на приманку. Тан попрочнее обосновался в кресле и вызвал стюарда.
— Еще кофе!
Мигая, перешептывались звезды, только теперь в их неслышный говорок врезался детский испуганный голос.
— Мэйдей! Мэйдей! — И совсем тихо, на выдохе: — Помогите, пожалуйста…
Быть может, Тана проняло это «пожалуйста», быть может, близость долгожданного отдыха расслабила его жестокую волю, но он вдруг сделал то, чего не должен был делать — Тан включил пеленгаторы.
Крик шел с маленькой планетки у желтой звезды. Однажды, давно, Тану О’Брайену довелось побывать здесь. Он обшаривал параболическое кольцо, ища укромный уголок. В числе прочих Тан осмотрел и эту безымянную планетку. Она была так себе, бывают и лучше. Вполне пригодная для жизни, но тусклая и неуютная. Мало солнца, зато в переизбытке влаги; душный липкий воздух, густой туман, обилие слизней, уродливых насекомых, пресмыкающихся и прочей нечисти. Хорошее место для ссылки, но не для уютного гнездышка. И кому только пришло в голову высадиться на ней?!
Коснувшись пальцем клавиши, Тан выключил пеленгатор. Его могли засечь, а это создало б лишние и ненужные трудности. В рубку вкатился стюард, бережно сжимавший манипуляторами поднос. Тан взял серебряный, оправленный в термоизолирующую оболочку бокал и подул на дымящуюся жидкость.
— Мэйдей! Мэйдей! Помогите! Помогите хоть кто–нибудь!
Тан дул на кофе, пристально разглядывая мечущиеся над черной поверхностью облачка пара. От голоса исходил непритворный страх. Кому–то было очень страшно. Тан невольно представил себе эту бездну ужаса, во власти которого находилось слабое, оторванное от мира существо. В низу живота родился рой холодных колких иголочек. Разделившись надвое, иголочки скользнули по ногам и несколько раз ощутимо кольнули в ступни. Тан мрачно усмехнулся. Страх? Подобного с ним не случалось уже много лет. Чей–то, чужой страх. Он отхлебнул кофе, и тот показался отвратительно кислым, словно в него сыпанули хинина. Тан едва не сплюнул.
Голосок продолжал настаивать:
— Мэйдей! Помогите! Отзовитесь, кто–нибудь! — И, наконец, с большой заминкой, словно с трудом находя в себе силы признаться: — Мне страшно…
И Тан не выдержал. Будь что будет! В конце концов, с чего это вдруг хранители непременно должны прощупывать именно этот район? И страх! Этот страх! Тана передернуло. Он включил связь и, кашлянув, проговорил:
— Внимание, слышу ваш сигнал. Что случилось?
С мгновение было тихо. Должно быть, голосок уже потерял надежду быть услышанным и внезапный ответ ошеломил его. Затем он очнулся и закричал:
— Помогите! Мы потерпели аварию! Здесь…
— Кто мы? — жестко перебил Тан.
— Папа, дядя Алрон и я.
— Кто ты?
— Я, Касси… — Голос осекся, после чего смущенно, хотя и не без доли жеманства, поправился: — То есть Кассиопея.
Тан усмехнулся — ну и имечко! Ему вдруг захотелось прервать разговор и забыть обо всем. Но он почему–то не сделал этого.
— Сколько тебе лет, Кассиопея?
Прежде чем ответить, голосок помедлил, должно быть, озадаченный, а может быть, и слегка обиженный подобным вопросом.
— Одиннадцать.
Тан машинально, не отдавая себе отчета в том, что делает, покачал головой.
— А где же твои папа и дядя?
Из динамиков донесся характерный звук, словно Кассиопея шмыгнула носом, после чего последовал ответ:
— Они ушли в лес и не вернулись.
Голосок звучал сдавленно. Тан понял, что девочка с трудом удерживается от того, чтобы не разрыдаться.