Поджидая хозяина, Тод занял мое любимое кресло, покрытое золоченой кожей. От этого кресла исходил запах власти.
— Привет, — сказал он, едва я появился в дверях.
— Какого черта ты здесь делаешь?
— Милый вопросик! — Тод рассмеялся. — Черт не знает, какого себя он здесь делает.
— Если у тебя мания величия, могу устроить тебя в более подходящее место! — резко оборвал я веселье гостя.
— Конечно! Ты ведь теперь такой могущественный!
Тод поспешно вскочил и смахнул рукой невидимые пылинки с позолоченной кожи.
— Прошу, господин президент!
Если он полагал, что я не сяду, я его разочаровал. Я сел и заявил:
— Никакого черта или Дьявола, или чего угодно в этом роде не существует!
— А ничего вообще не существует, — философски заметил Тод, устраивая свой тощий зад на письменном столе. — Сигара, которую я курю, дом, в котором мы находимся, воздух, которым мы дышим — ничего этого нет.
Я почувствовал, что в моей груди растет раздражение. Глядя в глаза нахальному гостю, я велел его сердцу остановиться. Ничего не произошло. Я повторил приказ. Тод продолжал вальяжно восседать на разбросанных по столу бумагах, с ехидной улыбкой следя за моими потугами.
— Черта с два! — сказал он, видя, что я отступился, — Меня такой дешевкой не проймешь. Я стою над этим. Я выше смерти и уж, конечно, выше твоих незрелых хотений. Ну как, НГ–214, тебе понравился мой подарок? — Я не ответил, отчего Тод улыбнулся. — Сам вижу, что понравился. — Из узкогубого рта играючи вылетели кольца дыма. — А ты не подумал насчет расплаты за услугу?
— Чего ты хочешь? — спросил я и удивился тому, что мой голос звучит хрипло.
— Обычная плата. Твою душу, когда ты умрешь.
— Ты глупец. — Я осклабился. — Разве ты не понимаешь, что, исполнив мое желание, ты тем самым даровал мне бессмертие? К твоему сведению, первое, что я сделал, убедившись, что действительно обладаю даром абсолютного внушения, я приказал себе жить вечно!
— Но ты можешь приказать себе умереть.
Я продолжал улыбаться.
— Договор Фауста с этим, как его, Мефистофелем? — (Пусть вас не удивляет, что я знаю об этом. В Семнадцатом немало чудаков, что смотрят по экрану лабуду, которую гонят Четвертые. Некогда я относился к их числу.)
— Нечто вроде того, — сказал Тод, не обращая внимания на прозвучавшую в моем голосе издевку.
— Не обольщайся, я не такой хлюпик, как этот твой Фауст. Я не собираюсь разбазаривать жизнь. Но ты прав, всякое может прийти в голову. И потому я предусмотрел и такой вариант, наложив мысленный запрет на саму попытку самоубийства. Теперь я даже не могу приказать себе умереть…
Послышался голос Дельны, зовущей меня на ужин.
— Убирайся! — прошипел я. — Я не хочу, чтобы моя жена застала тебя здесь!
— Почему? — Тод игриво усмехнулся. — Обычно я нравлюсь женщинам.
В коридорчике неподалеку от кабинета раздались легкие шаги.
— Проваливай!
— Ладно, ладно, не надо психовать. Я исчезаю. Но перед этим дам тебе один бесплатный совет. Хорошенько поразмысли над тем, как удержаться наверху. Взобраться на скалу не так–то сложно, а вот устоять на ней под порывами свирепого ветра… — Тод не договорил и исчез, обронив недоку–ренную сигару. Я поспешно сунул ее в аквариум с рыбками. Вошедшая Лельна подозрительно потянула носом.
— Ты курил?
Я попытался изобразить беспечную улыбку.
— Меня угостили очень хорошей сигарой. Решил попробовать.
— Дурацкая привычка. И потом, табак стоит уйму денег.
Что значили теперь для меня деньги? Но я послушно согласился.
— Ты права, дорогая. Обещаю тебе, я больше никогда не буду курить.
Ночью, перед тем как заснуть, я особенно нежно поцеловал жену. Она отстранилась и внимательно посмотрела на меня. Ее серые глаза чуть блестели в темноте.
— Что с тобой?
Я притянул мягкое податливое тело к себе.
— Я так люблю тебя!
— Я тоже, — просто сказала она.
О, если бы я был уверен в этом!
Странное дело, я добивался взаимности Лельны, прекрасно зная, что мое внезапное возвышение смущает ее. Она была из тех, кто не одобряет неравные союзы. Мне было все равно, я не задумывался над этим. Я любил ее перед тем, как обрел власть, любил позже и не переставал любить и сейчас. Но все чаще меня посещала подленькая мысль. Мне вдруг начинало казаться, что Лельна равнодушна ко мне, что она стала моей женой лишь потому, что я захотел этого. Устала противостоять моему натиску и уступила. Мне казалось, что я просто купил ее, взял силой, так и не удостоверившись в искренности ответного чувства. Да и, если признаться, я порой ловил себя на том, что меня не очень–то волнует это ответное чувство. Точнее, прежде не волновало. Прежде мне хватало собственной любви. А сейчас я внезапно понял, что хочу быть любимым, по–настоящему любимым. Мне смертельно обрыдли счастливые вымученные улыбки сограждан, обожающих меня поневоле. Я желал настоящей любви. В ту ночь я впервые долго не мог заснуть и ворочался, размышляя. Я думал о Лельне. Я думал и о последних словах гостя. Во многом он был прав.