Ань переживала, что никогда не будет достаточно хороша для этой работы и что если она недостаточно хороша для этой работы, то никогда не будет достаточно хороша для любой другой. Она приходила в ужас от одной только мысли, что никогда не научится справляться со всем сама, без помощи матери. Но она не была одна, у нее были братья, о которых нужно заботиться, ведь они зависели от нее. Если не для себя, то для них Ань должна была стараться, и она продолжала стараться, пока не приспособилась шить скатерти и занавески, футболки и брюки с той же скоростью, что и швеи, которые работали на фабрике годами.
К тому времени, когда Ань садилась в автобус до Кайтака, уже было темно. Ей нравилось вытирать рукавом окно и сквозь пелену тумана любоваться городом с его фонарями и мчащимися мотоциклами, пьяными прохожими и усталыми бизнесменами, спешащими домой. Это зрелище отличалось от Вунгтхэма, было таким живым и суетливым, что казалось, смотришь фильм через окно-экран. Город окружал ее и в то же время казался далеким и недосягаемым, целый мир, за которым удавалось лишь наблюдать, но ухватиться за него было невозможно. Лагерь и фабрика – единственные места, которые были доступны Ань. В конце дня она, падая от усталости, с судорогами в руках, возвращалась в барак, где ее ждали полусонные братья.
– Как прошел день? – спрашивала Ань.
Минь обычно просто пожимал плечами со словами: «Хорошо», – а Тхань восклицал: «Посмотри, что я сегодня сделал!» – и спешил показать ей очередную миску из папье-маше или раскрашенную карту мира, гордясь проделанным за день. Мальчикам и в голову не приходило спросить Ань, как прошел ее день. Она стала для них путеводной звездой, постоянно присутствуя в их жизни, и поэтому, конечно, у нее все должно было быть хорошо, да и ей самой хотелось, чтобы они так считали.
Тема смерти семьи была под запретом, ее обходили стороной всеми силами, как будто бы лишь одно слово об этом могло наслать на них проклятье. Но воспоминания постоянно висели тучей над Ань, вторгаясь в ее мысли и не давая покоя по ночам, мелькали перед ней опухшими мертвыми лицами близких. Она старалась не подавать виду и не терять самообладания, чтобы спокойно следить за бурным циклоном жизни своих братьев.
Она видела, с каким трудом мальчики справляются со скорбью, которая в силу их возраста приняла форму спорадических приступов и криков. Тхань впадал в ярость при малейшей же сложности: остывший ужин или поражение в футболе заставляли его кидаться на противников с кулаками и возгласами: «Это нечестно!» Тогда Ань приходилось утаскивать его с пыльного поля обратно в барак. Минь, наоборот, молчал часами напролет, нахмурив брови, сжав губы, наворачивал круги перед бараком. «Как отец мог быть таким идиотом? Любому ясно, что его план не имел шансов на успех», – говорил он, пиная ногами землю, засунув руки в карманы. Каждый раз Ань приходилось успокаивать Миня, чтобы он не привлек лишний раз внимание соседей или работников лагеря. Но ей это не удавалось, брат только сильнее злился. Тогда она пыталась отвлечь его, просила выполнить какое-нибудь задание, помочь постирать одежду – и так, пока его гнев не испарялся.
В первую очередь дети злились на своего дядю. Даже Ань, которая изо всех сил старалась проявлять сочувствие и быть справедливой в своих суждениях, не могла потушить огонек негодования внутри себя. В итоге родственник превратился и в ее сознании в злодея. Она винила его в их несчастьях, в том, что он вложил в голову отца идею уехать из Вунгтхэма, тем самым разрушив их семью.
Через несколько дней после того, как родители, братья и сестры были преданы земле и мысли о дяде начали насквозь пронизывать сознание Ань, к ней осторожно обратилась Изабель:
– Вас вызвали на первичное собеседование в Службу по переселению. – При этих словах она заметила волнение на лице Ань. – Не переживай. Вам всего лишь зададут несколько простых вопросов, это необходимо для заявления на переселение. – Она жестом пригласила Ань следовать за ней, и они вместе направились в кабинет Службы переселения. Ань старалась идти уверенным шагом, олицетворяя собой главу семьи, которой она теперь была, как когда-то – ее отец.
– Мы очень сожалеем о вашей утрате, Ань. Выражаем вам и вашим братьям глубочайшие соболезнования, – сказал служащий ООН, мистер Барнетт, жестом приглашая Ань присесть. – Мы хотим, чтобы у вас все сложилось наилучшим образом.
Ань молчала с опущенной головой, опасаясь рыданий, которые могли вырваться наружу, стоит ей открыть рот.
– Вы старшая в семье и выступаете опекуншей ваших братьев, поэтому, если вы не против, я задам вам несколько вопросов, – продолжил мистер Барнетт. – Вы сообщили Изабель, что собирались уехать в Америку, верно? Вы немного говорите по-английски, ведь так? Ваш отец был учителем во время войны?