– Лагерь огромный, – заметил Тхань.
Изабель привела их в один из белых бараков, и Ань поразил простор, который невозможно было представить, глядя на здание снаружи. Внутри тянулись ряды трехъярусных коек с занавесками – попытка создать видимость уединения. Верхние спальные места находились всего в нескольких сантиметрах от потолка. В бараке уже проживали около двадцати беженцев, и они с недоверием смотрели на Ань и ее братьев, пока те пробирались к своему новому месту. Здесь были как их ровесники, так и бабушки и дедушки, молодые мужчины и женщины, беременные и матери. Как и на верфи, здесь тоже стоял запах грязи и пота, может, и не такой мощный, но достаточно сильный для того, чтобы Ань слегка поморщилась, оказавшись внутри.
– Вот, – сказала Изабель. – Вы будете на верхней койке. Пока что вам придется спать всем вместе.
– Скоро к нам присоединится наша семья, – сказала Ань. – Они должны приехать в ближайшие две недели или около того. Изабель повернулась и посмотрела на Ань по-новому, как будто только сейчас осознав, что перед ней всего лишь ребенок.
– Это хорошо, – сказала она. – Как только они приедут, вы сможете жить все вместе в одном бараке. И мы пригласим вас на собеседование в Службу по переселению, чтобы узнать о вас побольше.
Ань и ее братьям не оставалось ничего другого, кроме как быстро адаптироваться к новой жизни в лагере на севере от Кайтака. Теперь вместо шума причаливающих к берегу лодок, к которому они привыкли на верфи, их дни сопровождал рев садящихся и взлетающих самолетов – они оставляли в небе белые полосы, и те постепенно сливались с облаками. Несколько недель спустя появился привычный распорядок дня. В восемь часов они просыпались в койке, которую приходилось делить друг с другом. Стараясь прикрыться, одевались рядом с соседями по бараку. На завтрак им давали апельсин, лонган или банан.
После этого они спешили на уроки с миссис Джонс, говорившей с сильным британским акцентом, который, как позже поняла Ань, был «аристократическим». Кабинет удивительно напоминал тот, что был у них в Вунгтхэме: белые стены, покрытые детскими рисунками, большая пыльная доска и маленькие деревянные парты. Их распределили в средний класс, где надо было учить такие фразы, как «у меня есть брат и сестра», «сегодня пасмурно» и «я иду на рынок за рыбой», фразы, которые они повторяли друг другу по ночам, хихикая над иностранными словами, слетающими с их губ. Из всех троих произношение лучше всего давалось Тханю: его язык был еще достаточно гибким, чтобы приспособиться к новой речи, в то время как Миню и Ань с трудом давались «р», «с» и «з».
Ровно в полдень они вставали в очередь на обед с красными пластиковыми мисками в руках. Зачастую это была безвкусная и еле теплая жидкая рисовая каша с небольшим количеством овощей: мягкая пища, пригодная как для зубов младенцев, так и для стариков.
– Нам придется это есть каждый день? – спросил Минь в первый же прием пищи, наблюдая, как слипшийся рис сползает с его ложки.
– Да, – шепотом ответила Ань. – Пожалуйста, перестань жаловаться, кто-нибудь может услышать.
За лагерем наблюдала Верховная комиссия ООН по делам беженцев, а такие работники, как Изабель – обычно из Красного Креста, Армии спасения или организации «Спасем детей», – дни напролет бродили по территории с аптечками первой помощи или контрольными списками в руках. Наблюдая за ними, Ань поняла, что лагерь – это лимб, чистилище между их старой и новой жизнью. Время от времени сотрудники ООН из Службы по переселению вызывали какую-нибудь семью или группу и сообщали, что та или иная страна согласилась принять их. Все обитатели лагеря следили, затаив дыхание, как их соседи шли от своего барака к офису чиновников, в руках которых – судьба. Выходя из офиса, некоторые впадали в состояние дикого восторга, вставали на колени в молитве, вскидывая и опуская руки, бормотали слова благодарности и имена умерших близких. Другие шли с бледными лицами, изо всех сил стараясь не разрыдаться, что означало: страна, которую им теперь придется называть своим домом, была либо неизвестной, либо нежеланной.
Переселение оказалось лотереей, в которой были как победители, так и проигравшие. Соединенные Штаты считались Святым Граалем, страной свободы, ковбоев и Элвиса, и большинство беженцев проводили свои дни в мечтах о жизни в США, где они станут бизнесменами и владельцами ресторанов, положат начало роду врачей и инженеров. Германия или Италия были утешительным призом, странами, которые казались чужими, ведь языков, на которых там говорили, беженцы не знали. Эти страны означали скорбь по той жизни, которую беженцы уже обрисовали себе в мечтах, о которой рассказывали детям сказки на ночь и которую видели в сновидениях. Ань не стала исключением: лишь только приехав в лагерь, она начала фантазировать о жизни с чистого листа в стране свободных людей или, как говорил их отец за обеденным столом в Вунгтхэме с блеском в глазах, – о воплощении своей американской мечты.