Шел июль сорок четвертого года.
Как только рассветало, в кузницу со всей округи съезжались люди, а поскольку приходилось ждать подолгу, то они, сидя на завалинке, покуривали, а то и распивали самогон. А раз уж встретились, закурили, да еще и выпили, то и поговорить можно. Рассказывали о том, что русские вовсю лупят немцев, глядишь, скоро и к ним свобода придет. Братья же помалкивают, весело насвистывают да куют, будто эти мужские разговоры их не касаются. Когда кто-то начинал приставать к ним с разговорами о политике, то самый младший из братьев, тогда еще совсем мальчишка, не выдерживал и отвечал:
— Толку-то от вашей болтовни, лучше бы делом занялись.
Что он имел в виду, было непонятно. Но многие догадывались. Бывало, какой-нибудь задиристый, с гонором шляхтич попытается отреагировать на его недвусмысленные колкости, как тут же за младшего заступались двое старших братьев. Это были парни что надо — достаточно им было переложить, как перышко, из одной руки в другую тяжелый молот, с горлопана моментально слетала вся спесь и он, прикусив язык, спешил ретироваться. Братья же, насвистывая, принимались как ни в чем не бывало за прерванную работу.
Они держались всегда вместе, и об их взаимовыручке знали все в округе. Кузница была удобным и безопасным пунктом связи. Поэтому, несмотря на свой молодой возраст, все трое братьев были вскоре привлечены к конспиративной работе. Кстати, польза от них была немалая, и не только как от связных. Если бы даже не было других признаков, предвещавших скорое освобождение, то уже по одному поведению и внешнему облику немцев было нетрудно догадаться, что оно не за горами. Немецкий солдат, до недавнего времени прекрасно обмундированный, сытый и надменный, сейчас драпал с Востока обтрепанным, исхудавшим, голодным. «Сверхчеловеки», как бездомные собаки, еще рычали, временами даже кусались, но тащились в основном уже с поджатыми хвостами, крали по дороге в деревнях яйца и кур.
В один из теплых летних вечеров обоз из десяти подвод остановился у кузницы. Через некоторое время туда явились несколько немцев и потребовали, чтобы братья за ночь подковали им всех лошадей.
— Если не подкуете за ночь тридцать наших лошадей, — сказал офицер, прилично говоривший по-польски, — то завтра утром, в восемь ноль-ноль, — при этом педантичный немец взглянул на часы, — я наверняка смогу пристрелить три польские свиньи. Думаю, вы меня отлично поняли. Желаю успеха!
Он поправил на поясе изящный пистолет, козырнул и, улыбнувшись, вышел. Братья переглянулись. У входа в кузницу стоял немецкий часовой. Тут же привели первую лошадь — бельгийского тяжеловоза.