— А если я скажу тебе, что нас не очень-то оттуда выпускали, ты поверишь?
— Как я могу тебе верить или не верить? Я там не был.
Кевлакис подошел к машине, вытащил из сумки плоскую зеленую бутылку, отвернул пробку, отхлебнул немного и протянул ее Элиашевичу. Тот сделал большой глоток, закашлялся, вытер рукавом губы.
По прибытии в Ляск он отвез его к сестре, но от приглашения войти в дом отказался под предлогом, что не хочет мешать их встрече. Понимал, что с Кевлакисом говорить ему уже не о чем. Потом он видел его еще несколько раз. Кевлакис вскоре женился на крестьянской девушке и целиком занялся хозяйством. Он пользовался авторитетом у людей, и поэтому они выбрали его старостой. Связывало ли его что-нибудь с Рейтаром и если да, то что именно?
Элиашевич еще раз достал зеленую папку, в которую Грабик скрупулезно подшил все имевшиеся на Кевлакиса данные. Еще раз прочел подписанную Рейтаром записку с угрозами в адрес Кевлакиса. Но она была написана явно не его рукой. Кто-то и подписался за Рейтара, только почему адресовали ее Кевлакису и от кого исходят угрозы? В материалах не было ни одного конкретного факта. Встречался ли он с Рейтаром или нет? Элиашевич отложил протокол последнего допроса Кевлакиса. Почерк у Грабика был чуть ли не каллиграфический. От света лампы блестели засохшие чернила, приготовленные из химического карандаша. Ничего особенного: биография, прохождение службы на Западе, возвращение на родину. Элиашевич начал читать протокол допроса, написанный ровным, красивым почерком Грабика.
«Вопрос: Почему вы так поздно, только летом сорок седьмого года, вернулись на родину?
Ответ: Я долго не возвращался, потому что нас насильно держали в лагерях и не желали демобилизовывать.
Вопрос: Назовите лагерь, в котором вы находились и в чем заключалось это насилие?
Ответ: Я был в Шотландии, в лагере Кипгарден, куда бросили меня и многих других польских военнослужащих, когда я выразил желание вернуться на родину. Польская и английская жандармерия держала нас под стражей, не выпускала в город, не передавала нам ни вестей, ни писем с родины. Несколько солдат пытались бежать оттуда, но жандармы поймали их, и военно-полевой суд приговорил их как дезертиров к нескольким годам тюремного заключения. Одного рядового, который выразил желание вернуться в Польшу, лагерные жандармы избили до полусмерти. Только за то, что слушали радиопередачи из Польши, отправляли в штрафные роты и понижали в звании. Лишь в сорок седьмом, году, после голодовки большой группы солдат, работникам нашего посольства удалось пробиться к нам и появилась возможность возвратиться на родину. Я добрался до Гдыни на пароходе «Медина Виктория».
Вопрос: Поддерживаете ли вы контакты с заграницей?
Ответ: Никаких контактов с заграницей я не поддерживаю.
Вопрос: Какие задания, связанные с враждебной деятельностью против народной Польши, вы получили перед отъездом и от кого?
Ответ: Никто мне таких заданий не давал.
Вопрос: Расскажите о вашей враждебной деятельности против народной Польши.
Ответ: Никакой враждебной деятельностью, направленной против народной Польши, я не занимался.
Вопрос: Знаете ли вы Влодзимежа Миньского по кличке Рейтар?
Ответ: Да, знаю.
Вопрос: Расскажите о своих контактах с ним.
Ответ: Я знал его еще до войны, мы учились с ним в одной школе. После того как началась война, я ни разу с ним не встречался. Слышал только, что Миньский стал бандитом и носит кличку Рейтар.
Вопрос: Вы говорите неправду. Я требую, чтобы вы честно признались в своих враждебных связях с Рейтаром…»
Невольно Элиашевич подумал: «Ну и зануда же этот Грабик. «Я требую, чтобы вы…» Если нет доказательств, то можно так требовать до самой смерти. Он не знает Кевлакиса. Если бы знал, что это за орешек, не валял бы дурака. А все же, видно, Грабик прав, утверждая, что Кевлакис после войны встречался с Рейтаром». Элиашевич позвонил дежурному:
— Фельштыньский? Приведите ко мне Кевлакиса. Да, в мой кабинет, прямо сейчас.
Он достал сигарету. Вошел старший конвоир:
— Товарищ капитан, разрешите доложить, арестованный Кевлакис доставлен.
— Введите.
Вошел Кевлакис, в своем андерсовском мундире, заросший щетиной, хмурый. Начал докладывать, как положено арестованным:
— Арестованный Кевлакис…
— Хватит, перестань.
Кевлакис смотрел куда-то поверх Элиашевича. Руки согласно тюремным предписаниям — за спиной. При виде этого Элиашевичу стало неловко.
— Садись. — Он показал на стул.