- Но ведь у тебя обычное лицо, - сказала Эльэрвис вслух. – Что с ним не так настолько, что заставляет тебя плакать?
Человечка попыталась смотреть дочери Кэльтээнэ в глаза, но не выдержала и пары мгновений. Отвернулась, стала вытирать кулаком слёзы. Эльэрвис легко поднялась, села на скамью рядом с девочкой, обняла. Та сначала попыталась отстраниться, но потом благодарно уткнулась утешительнице в плечо и разрыдалась, уже не сдерживаясь. Вместе со слезами айалэ достался довольно сбивчивый рассказ, из которого она поняла хорошо, если половину.
Нара была дочерью деревенского старосты. Одной из девятерых детишек, не старшей, надеждой и гордостью, не самой маленькой и оттого особо любимой. Просто ещё одна дочь, которая пока может помогать по хозяйству, а, как подрастёт, нужно будет поскорее спихнуть её замуж. Не то, чтобы девочку как-то сильно притесняли или совсем забросили, но тепла и чувства собственной нужности ей явно недоставало с раннего детства. Жили небогато по меркам города, но среди своих, деревенских семья считалась зажиточной. Были у девчонок самые яркие платья и самые вкусные, издалека привезённые сласти. Ох, и весело было выбежать с батюшкиными гостинцами на улочку, всем раздать, со всеми поделиться, а в ответ выслушать о себе, какая умная да красивая! Но детство минуло быстро.
Первая дочернюю непривлекательность разглядела мать. Только-только сладила Наре новый наряд, велела примерить да покрутиться, походить по горнице. Наре такая забава была по душе: новая материя шуршала, юбка разлеталась красивыми складками при движении, расписные рукава казались крыльями диковинной птицы. Мать же хмурила лицо и беспрестанно одёргивала на девочке то воротник, то причёску, выправляя прядь волос из сложного плетения. «Ну что ты будешь делать! – всплеснула она руками наконец. – Так и так не хороша! Кто ж тебя такую возмёт-то?» Нара тогда удивилась: разве ж в таком платье можно быть нехорошею? Ведь, небось, у самих каннских дочерей таких нарядов нет! Не огорчилась совсем. Но материнские слова запали в душу и уже в следующий раз, одеваясь или просто выходя из дома к людям, трудно было удержаться и не взглянуть на себя в зеркальце: а вдруг и правда что-то с ней не так?
Тяжёлою была та первая весна юности. Именно тогда на Юго-Востоке началась война, многих юношей гонровский рон затребовал на службу, а те, что остались дома, словно уверились в собственной непонятной значимости, в отличие от тянущих почти все работы женщин. Ещё бы – герои! Их дело – сражения да подвиги, а не за скотиною ходить! Мужчины постарше смотрели на юнцов с усмешками, но отчего-то не одёргивали. Будто знали что-то, недоступное ни глупым бабам, ни этим молодцам.
Как-то очень быстро заневестились все Нарины подружки, вышла за немолодого, но богатого вдовца старшая сестрица. Лишь её одну мать продолжала одевать в детские ещё платьица, будто нарочно заставляя казаться ребёнком подольше. Да ведь самой девочке уже тоскливо было играть в куклы, в душе словно поселилось невнятное томление, будто бы ожидание неведомых скорых чудес…
А потом в деревеньку пришёл тот человек.
Конец ознакомительного фрагмента