— Так что говорят, колдуны-то совсем за море подались? Туда, откуда приплыли? — спросил молодой мужчина в простой, но добротной куртке.
— Ялетты бессмертные? — отозвался чёрнобородый купец. — Отчего ж за море? Тут они, на этой земле пооставались.
— А отчего ж их не видать больше? — возразил дедок. — Я, когда мал был, так то в одном краю, то в другом рассказывали: встречали. А теперь и не слышно вовсе. Будто пропали все, как один. Только из людей, кто ими учёный, ещё старики по земле ходят. Как повымрут последние — будем дальше без колдовства как-то обходиться.
Народ прыснул.
— Много мы того колдовства их видим? — насмешливо ответил чернобородый. — Они сами себе, мы — сами. Ушли за Восточные горы, ну и пусть их, нелюдей. Туда им и дорога.
Румяная синеглазая девица, прижимавшая к груди целый ворох разноцветных лент, вздохнула громко.
— Жаль. Я бы хотела ялеттов посмотреть. Они, говорят, красивые…
— Красивые, — не стал спорить купец. — Только дело с ними иметь — себе дороже.
— Это почему ещё?
— Там где колдовство — всегда жди беды. Она с чарованием всегда рука об руку ходит. Им оно надобно, их дело. А человеку в такое соваться невместно.
Дедок хотел опять спорить, но вокруг загалдели, заворчали одобрительно, не дали и сказать и слова. Он нахмурился и приумолк было, но вдруг, что-то вспомнив, воспрянул духом.
— А у нас в лесу тоже ведьма завелась! — сообщил довольно.
— Вот прям уж ведьма, — хохотнули в толпе. — Да мало ли чудного народа шляется…
— Ведьма, ведьма — даже не сомневайтесь. Я, ить, по лесу ходил, по своим надобностям. Травы там промышлял, да грибов набрал маленько. А в гиблой хижине — в той, где прежняя колдунья жила, ещё лет пятнадцать тому как помершая — свет горит. Да непростой — обычному бродяге такого не зажечь. Мерцает то голубым, то зелёным, а то и вовсе лиловым мерещится. Я только глянуть-то хотел, одним глазком — не боле. А она на порог вышла. Высокая, чёрная вся, с головы до ног закутанная. Капюшон откинула и смотрит — прямо на меня. Я за кустом присел, схоронился, а она всё равно взгляда не отводит. Глаза шальные, дикие — как у кошки. На личико — молодая вроде, хотя кто их разберёт — может, есть какие зелья, что девичью красу берегут…
Кто-то рассмеялся.
— Ври, дед больше! Заливай! Ты ещё скажи, что вот она-то ялеттка и есть!
Старик пожал плечами.
— Врать не буду — вот этого не ведаю. Может, и просто городская да учёная. Но не побродяжка, нет.
Синеокая девица вновь вздохнула.
— Эх, кабы ялеттка… Вот бы посмотреть.
— Ялеттка в нашем лесу? — хохотнула дородная баба в цветастой шали. — А жемчугов ифкифрийских вместо клюквы на болотах собирать не желаешь?
— Хотела бы. Чего б и нет! — вздёрнула нос синеглазка.
Дедок, радуясь, что вновь завладел всеобщим вниманием, охотно продолжил.
— Посмотреть-то можно бы. Только место глухое, в самой чаще избёнка стоит. Я-то хожу, а смогу ли кого ещё провести — так не уверен. Там порой будто водит что — то. Даже зная дорогу — легко заблудиться.
Чернобородый купец рассмеялся.
— Уже и на попятный пошёл, старый? Водит, говоришь, да морочит?
— Чего ж сразу попятный? Я самую правду говорю! И водит, и морочит, и голоса чудные мерещатся!
— Так, значит, можно всё ж таки ведьму посмотреть? Вот сейчас соберёмся хорошей дружной компанией, примем чутка, что полагается, да и слазаем. Любопытно же. Ялеттка в такой близости от Западного Перевала.
Старик вдруг как-то странно притих, всмотрелся вдаль поверх голов честного собрания, сощурил глаза, чтобы лучше разглядеть что-то на краю поляны.
— А незачем ноги лишний раз бить. Вон она. Идёт.
Все как-то сразу замолчали. В стылом предзимнем воздухе повисла неприятная тишина. Те, кто посмелее, с любопытством повернулись, куда указывал дед более осторожные отступили за их спины, ещё не обращаясь в бегство, но на всякий случай присматривая кратчайшие для него пути.