Я хотел бежать и спросил еврея, что мне делать?.. он сказал: оставайся со мной... тебя спасет женщина...
Я остался...
Когда еврей исчез, я заснул один, а проснулся с женщиной... она меня обвила руками, и я повис в воздухе... потом я стал подниматься...
Осел вытащил меня и женщину...
Откуда старик знал, что меня спасет женщина?.. он и имя ее назвал...
Я не видел, как еврей переселился к сущему... и могилы его я не видел...
Помню, два дня царили безветрие и тишь... на третий день, осознав свое бессилие, смерть опустила руки...
Ни венков, ни наград еврея я не видел, никто их не нес, но духовой оркестр был, трубы пели, и арфы, развешанные в ущельях...
Блаженная на паперти скалилась, хихикала, звенела браслетами и дышала ароматами преисподней... она уверяла, что она моя жена...
Облик и повадки у нее были опытной обманщицы и лгуньи...
Она пыталась и меня соблазнить, заглядывала в глаза, завораживала и возбуждала своими шепотами..."
"Так это она тебя вытащила из ямы?.."
"Что?.. нет, не она... другая, она сопровождала еврея на этапе... получала от него указания, терпела трудности и неудобства... умолчу о прочем...
Блаженная могла быть хитрой, дерзкой, вздорной, но и милой улыбчивой, внушающей доверие, вожделенной..."
Полковник умолк... он стоял, смотрел на Еву и размышлял...
Историк улыбался... близнецы кружили его, взяв за руки, а он веселился и радовался...
Дав руку каждому из близнецов, историк сблизил их... между близнецами возникала приязнь и согласие...
Он видел, как близнецы обрастали пухом, перьями...
Когда близнецы исчезли в дымке, историк умолял их снизойти к нему...
* * *
Весь день странники кружили по пустыне...
Историк опустился на песок... он устал...
Устал и полковник, и Ева... все устали... историк и смерти был рад...
Ночью историк гостил у смерти, просил за Еву, давал душе вдохнуть изысканные ее ароматы, проникался ее красотой, хотя нужны были ему не запахи, и не красота, его волновала судьба близнецов... он боялся погибнуть, оставив их без покровительства судьбы...
Вел себя историк как неразумный... дети стали его добровольной манией, болезнью... и устранить ее было тяжело, если не невозможно...
Дети давали историку основание для гордости... услышав их голоса, он шел к ним, не сомневаясь, без отсрочек и отлагательств...
Осыпались камни, историк привстал... дети играли, оставив крылья за спиной... Каин делал булочки из песка и воды, Авель лепил овец и пас их...
Авель взглянул на историка и приложил палец к губам, чтобы историк никому не разгласил тайны, к которой его допустили...
Господь играл с детьми...
Тайны всплыли, но не по вине историка...
"Историк, ты стоишь перед этой кучей песка, как будто видишь играющих детей, слышишь их смех?.."
"Я вижу близнецов... Каина и Авеля..."
"Ты в своем уме?.. их нет..."
"Они есть... и там и в другом месте, повсюду... и я среди них..."
"Он играет... не заигрался бы..." - подумал полковник...
"Ты слышишь?.. они поют псалом правильно и складно..."
"Ляг, отдохни... душа твоя устала... смущается и обманывается призраками..." - полковник погрузился в размышления: что же такое предстало и запечатлелось в уме историка, и привело его в такое смятение?.. и не случайно бог навел паром на рифы, лишил историка опоры и оставил носиться в волнах, чтобы он избавился от этого смятения и продолжил писать книгу... а он снова детей нашел... и даже имена им дал и приметы...
В его видении нет ничего неясного и спорного, и, конечно, ему не нужны свидетели... и Ева была не нужна, чтобы их родить... нужен был змей...
Оставлю его...
Спрячусь и я в свою раковину... буду ждать старости и легкой смерти...
Конечно, не следует понимать меня буквально, это лишь словесный оборот, утешение в моей слабости...
Кажется, сегодня воскресенье, праздник... нет, дети мой праздник... они освобождают меня от пустых и бесцельных забот, от которых достигается только внешнее благополучие...
Отпущу их на свободу, пусть служат тому, кто один достоин служения..."
Похолодало...
Полковник прильнул к Еве...
"Попрошу у Евы тепла... она сохраняет меня своим состраданием и благоразумной предусмотрительностью, хотя и знает, что старость и смерть неизбежны...
Боже, я весь дрожу, околевая... я обнимаю не Еву а холодный камень...
Я прожил ужасную жизнь и заслужил такую смерть... без погребения и похорон...
Вот, расплакался... нет, я оплакиваю не себя, я оплакиваю Еву, историка с его детьми, которые останутся одни, предоставленные судьбе и случаю, чтобы очень скоро осознать свою порочность, если только бог не пошлет им ангела защитника...
Пусть он поощряет и наказывает их, пусть он откроет им все богатство и радость этого утра, а уже утро, а не я, наемный убийца, уже низвергнутый и лишенный своей доли счастья...
Бог удалил от меня эту область...
Кажется, кто-то зовет меня... вижу лица, но не узнаю их...
Боже, это же Рая и Ада... и с ними историк в хитоне... он что-то говорит... не пойму, что?.. подойти ближе, спросить, что им нужно?.. или сделать вид, что меня нет, хотя я внутренне уже согласен на все, может быть, и опрометчиво..."
Так размышлял полковник и очнулся в темноте...
Вглядевшись и обозрев окрестности, он вспомнил, что уже был здесь, но не мог вспомнить, что заставило его покинуть это место...
Увидев могилу с покосившимся крестом, он подошел ближе...
"Эту могилу я сам себе вырыл, когда чувства затопили разум...
Это случилось после смерти Ады... ее задушила астма...
Я стоял и смотрел, как она задыхалась после наслаждения...
Она постелила на песке, еще теплом от солнца... и спала обнаженная под открытым небом, не заботясь об одежде...
Я устроил этот поход, приняв на себя расходы и издержки..."
Место изобличало полковника, выступало в роли свидетеля и обвинителя...
"Я помню этот крест... я ушел отсюда, поднялся выше, чтобы насладиться красотой утра, величавостью гор...
Не следовало мне этого делать... пока я наслаждался красотой, Ада умирала... ее душила астма...
"Вся эта красота не для живых, а для умерших или для вовсе еще не родившихся..." - полковник увидел перед собой говорящее тело еврея, бледное, иссохшее до костей...
Он философствовал, упражнялся в смерти...
Внешне он был совершенно беззащитен, но под защитой... никто не решался его тронуть, отступали, боялись силы его молчания и взгляда...
Я боялся даже его тени, хотя на войне не был трусом, воспитывал в себе осмотрительность и бесстрастность...
На войне тот, кто продвигался по службе, мог быть ранен или убит совсем, если испытывал неразумную храбрость и страсть к убийству...
Бог не дал мне обезуметь, жаждать крови и погибнуть...
Естественно, после боя, я не вопил, не обливался слезами, не разговаривал с теми, кого уже не было...
Сам себе я казался мертвым... я жил жизнью наемного убийцы...
Я был мертвым для счастливой жизни...
Я убивал и увечил себя, действовал, претерпевал...
К чему я это говорю?..
Я делал то, что делал, наносил язвы и раны на теле и душе... и оказался совершенно беззащитным стариком на обочине...