Остаток дня Катя провела в обществе Акулинушки, пытаясь загладить свою вину перед ней. Тетка, несмотря на свой кроткий нрав и скорую отходчивость, на сей раз очень долго не желала слушать извинений племянницы, но в конце концов ее обида отступила перед Катиной настойчивостью и горячими поцелуями. Раскаяние Кати было вполне искренним, тетку она очень любила и теперь, когда остыл гнев, стыдилась своей недавней вспышки, понимая, что обижать бедную родственницу, живущую в доме из милости, было попросту мерзко. Не говоря уже о том, что Акулинушка любила ее, как никто другой, и желала только добра.
— Ладно, кто старое помянет — тому глаз вон, — заключила под конец тетка. — Я все понимаю, Катенька. Давно вижу, что с тобой творится. Душа у тебя не на месте, видать, кавалер-то светлокудрый глубоко в сердечке твоем угнездился. Вот только не пойму пока, кто же это — Илюша Щербатов или Миша Бахметьев?
Катя замерла, ощутив, как к щекам приливает кровь.
— Акулинушка, неужели это так заметно? — тихо сказала она.
Чуть улыбнувшись, тетка пожала плечами, взяла корзинку с вязанием и спицы задвигались у нее в руках.
— Я прозорливостью не бахвалюсь, Катенька, ты не думай. Ни прозорливости, ни мудрости мне Господь не дал, но на то его воля. Только если молодая барышня то вздыхает, то кричит и ножкой топает, какие же еще могут быть причины, кроме сердечных?
Акулинушка, без сомнения, скромничала. Что-то подсказывало Кате, что видит она куда больше, чем говорит, просто по давней привычке предпочитает оставаться в тени, не выпячивая без нужды своих наблюдательности и ума.
— Множество может быть причин, Акулинушка, — отозвалась Катя. — Но я лукавить не буду, ты права.
Опустив вязанье, тетка с интересом уставилась на племянницу:
— И кто же, Катенька?
— А ты угадай, — хмыкнула та.
— Гадать попусту не стану, но, зная вкусы барышень, предположенье сделать могу. Небось, душегуб этот девичий, Бахметьев? Как в глаза глянет, аж ноги слабеют… Гол, как сокол, красив, как архангел Михаил и дерзок, как Антихрист, прости, Господи! Он?
Катя безотчетно улыбнулась, мысленно повторяя краткую и точную характеристику любимого.
— Значит, Бахметьев, — вздохнула Акулина при виде мечтательной улыбки племянницы. — Ох, до чего ж глупы вы, девицы! На что ты надеешься, Катерина? Разве он пара тебе?
Катя решительно встряхнула головой:
— Я за другого не пойду, Акулинушка. Руки на себя наложу, из-под венца убегу, но не пойду!
— Пречистая Богородица! — вздрогнув, тетка уронила вязанье. — Думай, что говоришь, Катерина!
Должно быть, на языке у нее крутилось еще немало упреков и нравоучений, но глянув в несчастное и злое лицо племянницы, она предпочла оставить их при себе.
— Что ж давно не появляется красавчик твой? — негромко осведомилась она.
— Не знаю, Акулинушка, — с тяжелым вздохом отозвалась Катя. — Мне кажется, Щербатов знает об этом больше, чем говорит, но выпытывать у него бесполезно, он все равно не скажет. И у Саши я спрашивать не хочу.
— А к Гагариным-то на куртаг приглашен Бахметьев?
— Да, я спрашивала у Женни, они присылали ему приглашение. Но если он придет туда, не увидевшись прежде со мной и не позаботившись, чтобы я оставила для него танцы, я его просто растерзаю!
— Да быть того не может, Катенька, чтобы он здесь не появился, чтобы за такой красавицей ухаживать не пожелал! — отмахнулась тетка. — А что нет его так долго, — так, может быть, по службе занят. Офицеры-то московской полковой команды, Саша рассказывал, редко на одном месте сидят. То в Петербург и Кронштадт, то в Новгород их отправляют по казенной надобности — обозы с вещами и провизией сопровождать, или еще что. Может быть, и Бахметьева сейчас нет в Москве, а приедет — непременно явится, не сомневайся!
О том, чем именно заняты по службе прапорщик Бахметьев и его друг поручик Шехонской, Катя узнала на следующий день.
— Под арестом твой братец, на полковой гауптвахте прохлаждается, — не без сарказма сообщил отец, когда Катя, вернувшись вечером от Гагариных, робко осведомилась о причине его дурного настроения. — Где-то куролесил всю ночь, пришел в полк на утренний развод пьяный, как свинья, да еще нахамил капитан-поручику. Ну ничего, пусть посидит, ему полезно!
— Как вы можете?.. — взвилась мать. — Пять суток ареста за ничтожную провинность! Пять суток в этом сыром погребе!