Закрыв лицо дрогнувшими ладонями, Катя долго молчала.
— Пресвятая Богородица, за что? Чем я Бога прогневила? — с каким-то странным удивлением произнесла она и совсем тихо добавила: — У меня же теперь никого не осталось. Даже… даже одежды своей и то нет. Что же делать мне? Как до Москвы добираться? Христаради идти просить?
Драгомир неодобрительно покачал головой:
— Что делать, говоришь? Ну, перво-наперво за новопреставленных помолиться не помешает. А потом и о себе подумаем. Нам, живым, торопиться некуда.
Услышав этот лишь слегка завуалированный упрек, Катя весьма воинственно вскинула на него глаза, но сдержалась. Нелегко ставить на место того, кто только что спас твою жизнь. А ведь она даже спасибо ему не сказала…
— Не могу я сейчас молиться, Драгомир, — отрезала она. — У меня голова болит, душа кричит, пусто мне, не до молитвы сейчас.
Драгомир помолчал.
— Как зовут-то тебя?
— Катериной.
— Ладно, Катерина, давай поглядим, что там с твоей головой.
Пересев поближе к девушке, он положил ладони на ее густые, черные, уже подсыхающие волосы. Катя мучительно напряглась, когда сильные пальцы принялись бережно ощупывать раскалывающийся от боли затылок.
— Нет раны, княжна, — сообщил Драгомир, — повезло тебе. Шишка и только. Еще бы, такая грива! Лучше, чем хвост у моего жеребца. Да и шляпа, думаю, смягчила удар. А теперь расслабься, глаза закрой и помолчи.
Катя повиновалась, сама не зная почему. Может быть, оттого, что в голосе и руках цыгана была некая властная и в тоже время умиротворяющая сила. Бережно, едва прикасаясь, он гладил ее голову и мелодично нашептывал по-цыгански что-то, звучавшее как нежная колыбельная.
Сколько прошло времени, она не знала. Завороженная звуками его чарующего низкого голоса, Катя, казалось, грезила наяву и очнулась, только когда Драгомир спросил, замедлив движение пальцев:
— А теперь легче стало, верно?
— Да, — с удивлением сказала Катя, прислушиваясь к себе.
— Вот и хорошо. Глядишь, к вечеру совсем пройдет. Еще что болит?
Катя молча протянула исцарапанные руки. Кровь больше не шла, но мелкие ранки, нанесенные стеклянным крошевом, весьма ощутимо саднили. Драгомир смазал их какой-то горьковато пахнущей мазью, и боль постепенно начала утихать.
— Спасибо, Драгомир, — не глядя на него, выговорила Катя. — За все тебе спасибо…
Ах, если бы душевную боль можно было излечить так же, как телесную! До самой смерти ей не забыть последний, мертвый взгляд мадемуазель Дюбуа. Может быть, потому и кричала она так страшно, что понимала в озарении предсмертном, что ей не спастись? Как замолить этот грех? Даже самая суровая епитимья не поможет…
Драгомир набил табаком трубку, прикурил от горящей ветки и вытянулся у огня.
— Не казни себя, — произнес он, и Катя вздрогнула, пораженная тем, как точно цыган угадал ее мысли. — У тебя не было другого выхода. Или умереть вместе с той женщиной или попытаться выбраться. Никто не упрекнет тебя за то, что ты выбрала второй путь.
Катя хрипло прошептала:
— Ты ничего не понимаешь. Я очень виновата. Она мешала, повесилась на мне, как черт на сухой вербе, и я ударила ее. Да так, что она сознания лишилась, а может быть, от недостатка воздуха с ней это произошло, кто знает? Думала, выберусь сначала сама, потом ей помогу, иначе обе погибнем. Только не вышло… У меня два пути было, а у нее сколько?..
— И у нее два. Одной умереть или тебя с собой на тот свет утащить, — сухо отозвался Драгомир между двух затяжек.
— Стало быть, ты знал, что так будет? — Катя повернулась, вглядываясь в его лицо. — Ты меня об этом предупреждал, да?
— Что теперь говорить… — кашлянув, негромко откликнулся Драгомир.
Он не хотел говорить, но она ясно помнила сказанные на переправе слова: «Ты сама мор и смерть». За один день она стала причиной гибели трех человек и чудом выжила сама, но что-то подсказывало Кате, что это лишь первая страница непоправимых бед в едва начавшейся книге ее жизни.
Только об этом она цыгана спрашивать не станет. К чему знать свое будущее? Никому это не приносило счастья.
Некоторое время они сидели молча, глядя в огонь.
— А в Москву ты к кому ехала, княжна? — донесся до задумавшейся девушки голос цыгана.
Катя встряхнула головой, прогоняя черные мысли.
— К родителям и брату.
— Родители в Москве, а ты что же?.. В гости, что ли, ездила?
Катя недовольно передернула плечами, но все же ответила:
— Нет. Я в поместье живу под Новгородом.
— С кем?
Девушка вздохнула.
— С гувернанткой. У меня еще компаньонка была, тетушка моя, только она умерла три недели назад, старая уже была.