В целом монахи выполняли бесчисленное количество своеобразных просьб. Возьмем всего один пример. Иероним в своем сочинении «Жизнь святого Илариона[58]» (великого сирийского монаха) рассказывает историю о владельце конюшни, где содержались скаковые лошади. Тот пришел к Илариону и попросил его снять с коней порчу, наведенную на них неким злым колдуном. Сперва Иларион счел дело нестоящим, но хозяин конюшни принялся напирать на то, что предпочел бы христианское решение проблемы, а не магическое – грамотный аргумент в споре с монахом, ведь отсюда явствует, что альтернативой станет обращение к языческим практикам. Иларион согласился исцелить коней, и Иероним одобряет его решение: вылеченные лошади – и именно те, которым помог монах, – принесли много выигрышей на ипподроме, а это привело к тому, что многие фанаты скачек уверовали и обратились в христианство! {34}
Питер Браун, историк, больше других постаравшийся поместить раннехристианских святых в реальное человеческое окружение, еще десятки лет назад подчеркивал, что монахи были одновременно и отделены от своих общин, и неотделимы от них. Одно невозможно без другого: их отстраненность от социальной жизни давала им свободу оттачивать мастерство проникновения в суть вещей, столь ценимое их покровителями, а кроме того, обеспечивала их непредвзятость в качестве посредников и советников. Многие христиане полагали, что монахи обязаны предоставлять оставленным ими общинам свои компетенции беспристрастных посредников, пусть даже самим иноки считают, что это уводит их внимание в сторону. Иоанн Эфесский в VI веке рассказывал, как оскорбились посетители Марона Столпника[59], услышав его сетования: дескать, все эти люди только отвлекают от Бога. Почти веком ранее в сирийской версии «Жития Симеона Столпника» описано жуткое видение, представшее перед Симеоном, самым прославленным из старцев, живших на колонне: величественный и властный человек в окружении внушительной толпы, выбранил Симеона за то, что тому надоели посетители. Суровый был урок: в Леванте христианские святые отцы «отбивались от общества, находясь внутри общества» {35}.
В Северной Африке баланс между миром и отречением от него был иным. Отшельники там, в отличие от своих левантийских современников, не особо отягощали себя обрядовой стороной веры. Монастыри строились в глухих местах, и только начиная с VI века. Кажется, до этого времени монахи даже не носили какой-то особой одежды. Напротив, в Египте IV–V веков они держались как самодостаточные сторонние наблюдатели, всячески избегая подозрений, будто кто-то другой контролирует их. В действительности же они зависели от припасов и помощи других людей, что отразилось и в их житиях. Литература, прославлявшая египетскую отшельническую версию монашеского отречения, включала тем не менее множество рассказов о паломниках, проделывавших долгий путь к святым мужам, чтобы попросить совета или ободрения. Даже женщины, которых просили воздерживаться от визитов, все-таки стремились к ним и умудрялись получить какую-то помощь, несмотря на изначальное нежелание отшельника иметь с ними дело. Эти истории проникли в канон жизнеописаний наряду с рассказами о полном уходе от мира и автаркии[60]. Судя по житиям отшельников, философия отречения была скорее относительной, чем абсолютной {36}.
В других средиземноморских регионах монахи придумали особый вид услуг, которым охотно пользовались мирские христиане, а именно ходатайственные молитвы. Эта система родилась из широко распространенного и устоявшегося убеждения, что молитвы монахов идут к Богу по прямому каналу связи. Иоанн Кассиан описывал этот канал как некий инженерный проект космического масштаба: полное погружение и тренированное сознание помогали инокам соорудить своего рода молитвенную башню, пронзающую небеса, и эти божественные коммуникации считались очень благотворными для всего социума. Уже в середине IV века Ефрем Сирин[61] с энтузиазмом учил отшельников, что «мир, погрязший в грехах, укрепляется вашими молитвами» {37}.
Шли века, и молитвенные башни выдерживали все большую и большую нагрузку. Молитвы Симеона Столпника сравнивались с «несущими балками строения», которые «поддерживают творение». Император Юстиниан с уверенностью утверждал, что если монахи живут праведно, то их молитвы «приносят на все царство милость Божью», а именно успешные военные кампании, процветание городов, хорошие урожаи и морскую добычу. Кроме того, среди христиан уже поселилось ожидание, что монахи будут отмаливать их души. «Теперь, когда все они собрались здесь, словно рой благочестивых пчел, – говорил Ферреол Юзесский[62] об основанном им аббатстве, – я надеюсь, они вознесут цветы своих молитв за многие мои прегрешения и преподнесут сладчайший мед заступничества за меня». Другие спонсоры выражались не так витиевато: на востоке Средиземноморья они прямо просили монахов неустанно поминать их в своих молитвах, дабы обеспечить им жизнь вечную, а в Европе с VII века и далее многие благотворительные пожертвования делались ради remedium animae meae, «защиты и исцеления моей души».
58
Иларион Великий (291–371 гг.) – святой, отшельник из Палестины, проповедник монашества.
60
Авта́рки́я (от