— Как скажешь — запрыгивая на верх, сказал я приятелю, а после того, как улёгся, спросил: — Сами то здесь долго собираетесь сидеть?
— А кто его знает? Всё зависит от того, как дело повернут — ответил он, из темноты.
Ну да, про это я уже в курсе, сейчас от следователя многое зависеть будет. Это я понимаю, но вот почему меня, как только появляюсь в этом городе, хватают и сажают под замок, этого понять никак не могу, хоть убейте. В прошлый раз сколько пробыл здесь? Да от силы неделю, а потом попал в тюрягу и оттуда, почти сразу же, на фронт. Чего сейчас ждать? Неделя, после приезда, вроде бы тоже к концу подходит, и я снова в тюрьме, ну или почти в тюрьме, думаю в данной ситуации — это не большая разница. Не любит меня этот город, ох не любит. Или может наоборот, очень любит и проверяет, достоин ли я её, любви этой, безграничной?
Как все и предполагали, на допрос меня вызвали первым. Но, что так же первым и вернут обратно, в камеру, о таком никто даже и подумать не мог, а оно произошло.
— Вот же суки! — завёлся Вяткин после того, как дверь в наше временное жильё закрылась и к следователю увели следующего. — Они перед тобой расшаркиваться должны и в ножки кланяться, чтобы не засудил! А они смотри, чего вытворяют. Забрали человека почём зря, да ещё пытаются навешать на него всё, что под руку попадёт. Кстати, о чём тебя там спрашивали?
— Да интересовались, не знаю ли, что за мудаки мясную лавку, вчера ночью, подчистую выпотрошили и не был ли я с ними, за одно.
— Говорю же, суки! Такие вопросы задавать, уважаемому человеку, у которого медаль, «За храбрость», имеется! Я бы на твоём месте не вытерпел! Сразу бы в морду дал — смеясь, посоветовал мне, фронтовой товарищ.
— Ты мне тут ещё, посмейся! Умелец, твою мать! Медальку он мне припомнил. Да я её получил тогда, когда ты свою тощую задницу в госпитале отогревал. Так что у тебя, даже на десятую часть её, претензий быть не может! Будь ты, тогда, рядом, так мне бы, вместо этой железяки, деревянный крест, на могилу, поставили! Если взялся чего то делать, так делай так, чтобы тебя на следующий же день из тёплой квартиры на мороз не тащили! В разведке он служил! Герой, твою мать! Смотреть противно на тебя, Макарушка — высказал я, этому юмористу, всё, что о нём думаю.
— А я чего? Я ничего. Это, вот этот, — Вяткин кивнул, в сторону Пыжова, — стрёмщик хренов. Показалось ему, что из-за угла кто то смотрит! Вот из-за него тут и сидим. Если показалось, так перекрестись и сходи проверь? Так ведь?
Мы замолчали. Чего тут ещё скажешь? По мне хоть так, хоть не так, а воровать — это плохо, а у них по другому. Плохо воровать, вот, что у них плохо.
Дело затянулось на три дня, в каждый из которых меня таскали на двухчасовой допрос. Следователь, молодой парень моего возраста, оказался мужиком с понятиями. Он сходу решил, что я главарь шайки, которою сам же и сколотил, после возвращения в город из краткосрочной командировки в горячую точку. Всё это время он гнул свою линию, стараясь прицепить к нашему паровозу ещё несколько нераскрытых дел. Я конечно упирался как мог, так же собственно говоря, как и все остальные мои товарищи, от которых меня, на второй же день, пересадили в другое помещение. Но помогало это мало, и я уже даже смирился с тем, что следующие несколько лет проведу, где нибудь за Уралом, в обществе таких же сидельцев, как и сам. Однако на четвёртый день моего пребывания в кутузке, произошло что то невероятное. Ещё до завтрака меня вывели из камеры и отвели к следователю, не понятно, чего делающему на работе в такое время. Он, без лишней проволочки, показал мне постановление о прекращении дела, в отношении меня и дав расписаться в строке ознакомлен, выпустил на волю, без каких либо объяснений и извинений.
Получая в дежурке свои вещи, я попытался было выяснить, с чего вдруг произошли такие изменения и коснулись ли они моих товарищей, но здесь разговаривать со мной никто не стал, а по всем интересующим вопросам предлагали обращаться к следователю, также молчавшему, словно рыба.
Свежий воздух и радостные мысли опьянили так, что на выходе я даже не обратил внимания на человека, стоящего у дверей учреждения, хотя был он мне очень хорошо знаком.
— Максим Сергеевич! Вы куда? Вы что, меня не узнали? — услышал я реплику и вопросы, в свой адрес.
— Савва Тимофеевич! Вы? Какими судьбами в столь ранний час и в таком непотребном месте? — спросил я товарища, на которого обратил внимание лишь после того, как он меня окликнул.