— Почему не здороваешься, не узнала?
Оля не ответила.
— Ничего, я не обидчивая. Чем сегодня занимаешься?
Оля неопределенно пожала плечами.
— А то приходи к нам, у Женьки вечером дежурство, я одна буду. Придешь?
— Не знаю, к урокам надо готовиться.
— Ага, потом еще картошку копать, корову доить.
— Какую корову?
— Вот и я думаю — какую? А тут — посидим, пластинки погоняем, выпьем по рюмочке для аппетита. Покумекаем, как жить дальше. Это надо же, паразит, что возомнил. И Васька — хорош гусь. Он позвонил тебе вчера?
— Сегодня утром. Так это ты ему велела?
— Не совсем так, но около того. Ты не отчаивайся, будет совсем плохо, Женька что-нибудь придумает, он у меня мужик толковый. А сегодня заходи.
— Если смогу. Ты извини, у меня правда времени нет.
И все-таки не выдержала. Разревелась посреди улицы. Первый раз за эти дни. Подальше от глаз, она свернула в сквер возле перрончика узкоколейки, безлюдный в дневные часы, а там безбоязненно лила накопленные слезы: вчерашние, позавчерашние… Да и о завтрашних не забыла. Она очень старалась. Но когда слезы кончились, услышала, что за спиной тоже кто-то хнычет, словно помогая ей, кто, кроме Семы Ворона, мог догадаться до такой помощи.
— Уходи, сейчас же уходи, — сказала Оля, не оглядываясь.
— Он и тебя набил?
Она понимала, что нужно встать и уйти, ни просьбы, ни угрозы на него не подействуют. Нужно перестать разговаривать с ним, перестать его замечать. И все-таки оглянулась. И вскрикнула. На бледном лице Семы ярко выпячивались распухшие тяжеленные губы. Они показались ей черными. Но не страх и не брезгливость, а желание обнять, утешить этого тщедушного малого с изуродованным ртом нахлынуло на нее. Оля даже шагнула к нему, на мгновение забыв о том единственном поцелуе. Шагнула, но одумалась.
— Нет! Уходи! Я же тебе сказала.
— И меня набил, и тебя набил. Тебе тоже больно?
— И меня набил, и тебя набил, — повторила Оля. — Это я его попросила. Видишь, какая я злая. Все мы злые. Иди, Сема.
Он стоял и плакал.
До начала урока оставалось десять минут. А в классе нужно было крепиться, чтобы ученики не догадались, каково ей: слушать хихиканье за спиной и притворяться, что ничего не понимает и уж, по крайней мере, не принимает на свой счет. Хорошо еще бестолковый Пушков никак не мог уяснить, почему диагонали прямоугольника равны между собой. Три раза она провела доказательство вместе с ним и хоть немного отвлеклась от самоуничижительных дум. Но прогремел звонок, и началось: «Ударить слабоумного еще омерзительнее, чем ребенка. Сколько говорилось и писалось, что сильных людей отличает доброта, и „добренький“, обаятельный рубаха-парень останавливает в темном переулке дурачка и терпеливо убеждает его, разговаривает на мужском языке, а убедив, торопится доложить той, которая вдохновила его, тоже добренькой и очаровательной…»
В учительской Оле сказали, что директор просил ее зайти. За десять-пятнадцать шагов она успела напридумывать возможных напастей, вспомнила каждую встречу с директором, каждое слово, сказанное им, и его улыбчивое лицо, мягкие движения, вкрадчивый голос приобрели совсем определенную окраску.
Она вошла в кабинет и встала, закусив губу, стараясь и взглядом и позой подчеркнуть свою независимость.
— Садись.
Обращение на «ты» только подтвердило ее подозрения.
— Ничего, я постою.
— Да садись же, — директор попытался усадить ее.
Оля резко отдернула руку и приготовилась влепить пощечину, если он еще раз прикоснется.
Но директор расхохотался.
— Ладно, стой, если хочешь. Ты знаешь, зачем я тебя позвал?
— Знаю!
Он снова закатился, задергался в безудержном хохоте и еле выговорил срывающимся голосом:
— Ну молодец! Героиня!
Лицо у нее горело. В кабинете было раскрыто окно, а воздуху все равно не хватало.
— Значит, знаешь. А я все собираюсь у тебя спросить, как там поживает Василий Афанасьевич Кучин?
— С кафедры истории? — удивилась Оля.
Она не понимала, при чем здесь Кучин.
— Да, да, да, — закивал директор и, предваряя вопросы, объяснил: — Когда-то я у него учился. Забавнейший старикан. Ты знаешь, что он до пятнадцати лет не умел читать, а в двадцать шесть уже преподавал в институте?
— Знаю, а вы в каком году окончили?
— Семнадцатый год работаю. И не заметил. Так не ушел он на пенсию?
— Нет.