— Я еще раз внимательно изучил дело мистера Рассела и подробно обсудил его с теми, кто проводил следствие. Кроме того, встретился с семьей Эмили Брун, жертвы преступлений мистера Рассела. Ее родственники выступают резко против помилования. Проанализировав все аспекты данного дела, я принял решение оставить приговор в силе. Решение суда не меняется. Такова воля народа. В помиловании мистеру Расселу отказано.
Произнеся эту короткую речь с драматическими интонациями и максимально возможной для него артистичностью, губернатор кивает и делает несколько шагов назад от микрофонов и объективов фото- и телекамер. Представление, устроенное им, окончено. Затем Элвис покидает здание, где было сделано заявление. Три дня назад он нашел время, чтобы встретиться со мной, и уделил мне пятнадцать минут, после чего обсудил подробности нашего «приватного» разговора с наиболее приближенными к нему репортерами.
Если бы он действительно еще раз внимательно изучил дело Дьюка Рассела, то понял бы, что осужденный не имеет никакого отношения к изнасилованию и убийству Эмили Брун, совершенным одиннадцать лет назад. Я снова нажимаю кнопку на пульте, убирающую звук, и усмехаюсь:
— Ну, здесь без сюрпризов.
— А было такое, чтобы он вообще когда-нибудь кого-либо помиловал? — спрашивает Дьюк.
— Разумеется, нет.
Раздается громкий стук, и дверь камеры распахивается. Входят двое охранников, один из них толкает перед собой тележку с едой для последней трапезы осужденного. Оставив тележку, тюремщики удаляются. Взглянув на стейк, жареный картофель и довольно тонкий кусок шоколадного торта, Дьюк вздыхает:
— Пива нет.
— Наслаждайтесь холодным чаем.
Присев на кровать, Дьюк Рассел принимается за еду. Пахнет она восхитительно, и я вдруг вспоминаю, что не ел уже по меньшей мере двадцать четыре часа.
— Картофель хотите? — спрашивает Дьюк.
— Нет, спасибо.
— Я не могу съесть это все. У меня почему-то нет аппетита.
— Как ваша матушка?
Осужденный запихивает в рот большой кусок стейка и медленно жует.
— Вообще-то не очень, что, как вы понимаете, неудивительно. Она постоянно плакала. Все это было ужасно.
У меня в кармане начинает вибрировать сотовый телефон. Я достаю его, смотрю на экран, чтобы понять, кто звонит, и говорю:
— Ну, наконец-то.
Затем я улыбаюсь Дьюку и здороваюсь со звонящим. Это тот самый сотрудник суда из Одиннадцатого округа штата Алабама, человек, которого я хорошо знаю. Он сообщает мне, что его босс только что подписал ордер, откладывающий казнь на том основании, что необходимо дополнительное время, дабы определить, было ли судебное разбирательство по делу Дьюка Рассела справедливым и беспристрастным. Я интересуюсь, когда будет объявлено об отсрочке казни, и получаю ответ, что это будет сделано немедленно.
Я смотрю на своего клиента и произношу:
— Вы получили отсрочку. Так что сегодня никаких уколов. Сколько вам нужно времени, чтобы доесть стейк?
— Пять минут, — с широкой улыбкой отвечает мой подзащитный и отрезает себе очередной кусок мяса.
— Вы можете дать мне десять минут? — спрашиваю я у своего телефонного собеседника. — Мой клиент хотел бы покончить со своей последней трапезой.
Какое-то время мы препираемся и в итоге сходимся на семи минутах. Я благодарю позвонившего, заканчиваю разговор и сразу набираю на клавиатуре телефона другой номер.
— Ешьте побыстрее, — говоря я Дьюку Расселу. У него вдруг появился аппетит, и он громко пыхтит и чавкает, словно свинья у кормушки.
Человек, которому Дьюк обязан своим несправедливым приговором, — прокурор из небольшого городка, его зовут Чэд Фолрайт. Сейчас он находится в здании администрации тюрьмы в полумиле от меня и с нетерпением ждет наступления важного момента в своей карьере. Чэд Фолрайт полагает, что в 11.30 его вместе с членами семьи Брун и местным шерифом сопроводят к тюремному фургону, отвезут в строение, где находится помещение для исполнения приговоров, и отведут в комнатку с большим окном, задернутым занавеской. Вероятно, Чэд думает, что, если он окажется там, ему останется только дождаться момента, когда Дьюка пристегнут ремнями к носилкам и введут ему в вены иглы, после чего занавеску нарочито медленно, для драматического эффекта, отдернут.
Для прокурора нет большего удовлетворения, чем стать свидетелем того, как казнят преступника, для которого он добился обвинительного приговора и которого отправил в камеру смертников.