Хижина оставалась метрах в двадцати перед нами. Она была построена из кипарисовых досок, трещины между которыми были замазаны смесью глины и мха еще до Гражданской войны. Затем она была восстановлена и обрела новую крышу из гофрированной жести, а также кондиционер для удобства гостей плантации «Кру ду Суд». Интересно, задумывались ли когда-либо гости о тех лишениях, которыми была наполнена жизнь ее исторических жителей. Что-то подсказывает мне, что их не слишком-то интересовали вопросы подобного рода и что они, вероятно, встретили бы скукой и обидой вопросы на эту тему.
И тут произошло нечто странное, быть может, нечто, ставшее результатом какого-то необъяснимого мозгового процесса в моей голове. Или же я пережил один из тех моментов, когда нам удается невзначай заглянуть в другое измерение и увидеть людей, с которыми, казалось, мы давно попрощались навеки. В свечении холодного огня, прямо на берегу канала, словно в пламени огромной жертвенной свечи, я увидел свою мать, Алафер Мэй Гиллори, и моего отца, Большого Олдоса Робишо, смотрящих на меня. Мама была одета в бледно-голубой костюм и маленькую женскую шляпку с жесткой вуалью, я все еще помнил, как она ей гордилась. А Большой Олдос был в своей защитной строительной каске, в подбитых гвоздями рабочих ботинках и свежевыстиранном, накрахмаленном рабочем комбинезоне. Я даже разглядел его мощные руки, покрытые волосами, густыми, словно обезьянья шерсть. Поначалу мне показалось, что родители улыбаются мне, но это было не так. Оба предупредительно махали руками, их рты беззвучно открывались и закрывались, а лица были перекошены тревогой и предупреждением.
В следующее мгновение из-за дерева прямо на меня вышел Пьер Дюпре. В его левой руке была полуавтоматика не то тридцать второго, не то двадцать пятого калибра, и он целился прямо мне в лицо. Его подбородок был гордо приподнят, словно даже убивая кого-то, он не мог сбросить с себя надменность, которая, казалось, характеризовала его от рождения.
— Дэйв, цель на три часа! — крикнул Клет.
Я поднял свой дробовик и выстрелил, но было уже поздно. Я увидел огонь, вырвавшийся из дула полуавтоматики, словно зубцы пламени на свече зажигания, но не услышал звука выстрела. Вместо этого я почувствовал резкую боль, пронзившую мою щеку и скулу, словно кто-то невидимый отвесил мне тяжеленную пощечину.
Залп из моего дробовика не просто ушел в никуда — дуло было забито грязью, и ствол разорвало до самой помпы. Дробь от выстрела ушла вверх, осыпав нас измельченной листвой. Я начал клониться на бок, инстинктивно вытянув руку, словно в поисках стены, чтобы опереться, и с размаху ударился о землю.
Сквозь красную завесу я видел, как Клет стреляет в Пьера Дюпре, приближаясь к нему шаг за шагом в облаке летящих отстрелянных девятимиллиметровых гильз, всаживая одну пулю за другой в его грудь, голову и горло, докончив дело последним выстрелом в упор, когда тот уже лежал мертвым, раскинув ноги, у ствола черного дуба.
Я сел на покрывале из листвы, прислонился к стволу дерева и попытался наладить резкость в глазах и избавиться от звона в ушах. Клет сидел на корточках передо мной, глядя мне в глаза, придерживая мой подбородок рукой. Его рот двигался, но вместо слов я слышал лишь грохот подводных камней, бьющихся друг о друга в приливной волне.
Я видел Гретхен, приближающуюся ко мне, видел Алафер, севшую на колени рядом со мной. Она положила мою голову себе на грудь, говоря что-то, чего я не мог разобрать.
Я почувствовал, как дочь обнимает меня за голову, как гладит меня по глазам. Ее дыхание на моей коже казалось холодным, а волосы пахли листвой и сосновыми иголками.
— Что ты говоришь, Алафер? Я не понимаю ни слова.
Она пересела напротив меня, чтобы я мог видеть ее губы.
— Теперь ты меня слышишь?
— Да.
— Я думаю, что пуля прошила твою щеку. Мне кажется, что это поверхностное ранение, — прочел я по ее губам.
— Где Ти Джоли и Хелен?
— Мы оставили их у засохшего ручья, — ответила Алафер, — кто-то заблокировал подъездную аллею. Но их уже немного осталось.
По непонятным мне причинам ее слова, казалось, не имели никакого отношения к тому, что происходило вокруг нас, быть может, потому, что иногда глаз распознает опасность быстрее, чем мозг. Я нутром чуял, что происходит что-то чудовищно неправильное.