Во многом именно эти безуспешные попытки напрямую разрешить возникшие противоречия с соседями, появившимися на обновленной германской карте Восточной Европы, заставили белорусских деятелей поменять тактику и попытаться заручиться поддержкой со стороны Германии. Виленской Белорусской радой был послан меморандум с просьбой разъяснить отношение Германии к самоопределению Беларуси. И хотя Берлин оставил само обращение без ответа, руководитель национальной политикой на оккупированных территориях заверил виленских белорусов, что вопрос о создании «мужицкого государства» серьезно обсуждается и в скором времени будет разрешен.
Сам этот термин — «мужицкое государство», сформулированный немецким чиновником четко и понятно для представителей центральной власти, как нельзя лучше передавал сущность БНР на начальном этапе ее кристаллизации в конкретные административно-политические институты.
В середине апреля 1918 г. в Минск прибыла вторая по счету делегация Виленской Белорусской рады, на этот раз во главе с Иваном Луцкевичем. На очередном заседании Рады после горячей дискуссии был одобрен проект реконструкции Народного секретариата по «кабинетной системе». Тогда же в состав Рады были кооптированы десять членов Минского Белорусского представительства во главе с Р. Скирмунтом. Представляется вероятным, что и на этот раз позиция Виленских белорусов имела решающее значение. Фактически все эти шаги должны были привести к признанию со стороны Германии Народного секретариата в качестве политического партнера. Выступавший с докладом Иосиф Воронко особо отметил:
«Белорусская Народная Республика может достичь истинной своей независимости только при такой организации Народного секретариата, форму и государственноправовое начало которого признают и высшие германские оккупационные власти».[66]
26 апреля, через два месяца после фактического разгона местными немецкими властями Народного секретариата и спустя месяц после провозглашения независимости, на закрытом заседании Рады БНР был принят текст поздравительной телеграммы на имя кайзера Вильгельма II. Сам И. Воронко в письме к А. Луцкевичу уверял, что это он является автором текста обращения. Вполне вероятно, что инициатива могла исходить от представителя Обер-Оста фон Мозе либо командующего 10-й немецкой армией генерала Э. Фолькенгайна как лиц, непосредственно заинтересованных в решении «белорусского вопроса», желавших таким образом подтолкнуть центральные власти к более активным действиям. Всего под телеграммой подписалось семь человек: председатель Рады И. Середа, председатель Народного секретариата И. Воронко, члены Рады Р. Скирмунт, А. Овсяник, П. Алексюк, П. Кречевский и И. Лёсик.[67]
В своих показаниях И. Лёсик объяснял телеграмму как неизбежную дань немцам за их уступки «на культурном фронте».[68] П. Кречевский в статье «Три Акта» в газете «Белорусское эхо» писал по этому поводу:
«И когда перед Радой встала дилемма: что защищать теперь — социальные ли завоевания Российской революции с сумасшедшими декретами Ленина и компании, или сохранить в целостности и неприкосновенности белорусский народ и его территорию, — Рада стала на последний путь… со спокойной совестью и сознанием своей ответственности, какую она берет на себя перед народом, — Рада подписала эту телеграмму».
Позже ксендз В. Годлевский вспоминал:
«Сторонники отправки телеграммы объясняли свою позицию так: в телеграмме никто не отрекается от независимости, а даже наоборот — эта независимость дважды подчеркивается. Кроме того, в ней говорится о неделимости края; там нет ни слова о том, что Беларусь переходит под власть немцев, а только говорится о связи или союзе с Германией; Германия как более отдаленное государство не так страшна для существования Беларуси, как, например, Россия или Польша. Помимо этого, говорилось об экономических выгодах связей с Германией, куда Беларусь сможет отправлять свою сельскохозяйственную продукцию. Заканчивалось все аргументами в том смысле, что иного выхода все равно нет, что так же поступают и другие народы, и при этом добиваются желаемых результатов…»
Но то, что должно было стать дипломатическим прорывом БНР, превратилось в один из самых серьезных идеологических просчетов. По целому ряду причин обращение не только не принесло Раде признания со стороны официального Берлина, но и вызвало очередной внутренний кризис, который на этот раз затронул даже ряды самой Громады. Один из членов белорусской делегации в Украине С. Рак-Михайловский в отчаянии писал из Киева в Минск:
66
Одновременно Рада республики постановила созвать на 1 декабря 1918 г. Белорусское Учредительное собрание.
67
За отправку телеграммы проголосовал 31 член Рады при 4 против (А. Тихомиров приводит другие цифры: 35 — за, 4 — против, 4 — воздержались).
68
И. Лёсик показал на допросе в ГПУ буквально следующее:
«Мы решили использовать немецкую оккупацию, насколько это возможно, тем более что такой подход был уже среди белорусских деятелей в Вильно… Понятно, что немцы требовали публичного выражения нашего отношения к Германии. Отсюда наша телеграмма Вильгельму. Мы понимали, что немецкая оккупация недолговечная, временная и что телеграмма Вильгельму — наша политическая компрометация, однако “блажен, иже и душу свою отдаст за народ свой”, — так говорил мне А. Гарун, когда я колебался поставить свою подпись на телеграмму… Телеграмма нам была нужна для белорусского национального дела, нам нужно было кричать на всю Европу, что Беларусь живет и требует своего места среди народов…»